Главная Книги«Пикассо в окружении друзей»: глава из книги Фернанды Оливье

«Пикассо в окружении друзей»: глава из книги Фернанды Оливье

28 марта 2021

Новинка издательства «БуксМАрт» — книга Фернанды Оливье «Пикассо в окружении друзей». Пабло Пикассо был вдохновлен француженкой Фернандой Оливье, с которой он познакомился в начале своего «розового» периода в 1904 году. На восемь лет она стала его верной спутницей, музой и моделью, засвидетельствовавшей творческие поиски раннего Пикассо и рождение кубизма. Когда Пикассо наконец добился успеха как художник, он начал терять интерес к Фернанде, которая так и осталась для него воспоминанием о трудных временах. Спустя почти двадцать лет после отношений с Пикассо Фернанда Оливье опубликовала мемуары об их совместной жизни. С 1896 по 1907 год она вела дневник, который лег в основу этих воспоминаний о бурной молодости, ярком романе, Пикассо и его друзьях.

В рубрике «Книжное воскресенье» журнал об искусстве Точка ART публикует главу, рассказывающую о жизни художника и его окружения в Париже в первые годы ХХ века.

"Пикассо в окружении друзей" - глава из книги в журнале "Точка ART" — © БуксМАрт

Часть I. 1903–1907. На Монмартре

В книгах об артистах, художниках и писателях, о которых я собираюсь рассказать, нет ни слова об их дружбе, близости по той простой причине, что обычно авторы говорят лишь о том, что им хочется сделать достоянием публики.

Я жила с ними так близко, как никто, потому что «у Пикассо» означало то же самое, что у них: дом всегда распахнут для друзей, стол — богатый ли, бедный ли, когда как, — всегда накрыт для всех желающих. И матрас в углу мастерской, хоть и жестковатый, всегда был готов приютить того, кто засиделся в гостях допоздна или временно был без крыши над головой.

Я жила их жизнью и видела, как они жили, думали, страдали, надеялись и, главное, как они работали, и вместе с ними и я жила, думала, страдала и надеялась. Поэтому и могу рассказать об этой невидимой, потаенной, наполненной трудом жизни, не опасаясь, что мои воспоминания могут не верно истолковать.

До сих пор об этих художниках писались литературные произведения — в жанре Карко или Мак-Орлана; критические работы: жесткий, непримиримый взгляд Вокселя лишь со временем стал чуть мягче; глухая горечь Баслера, которую, похоже, можно объяснить постоянным несварением желудка из-за беспрерывно поглощаемых «чажек гофе за зливками»; у Моклера понимание искусства не выходило за рамки, обозначенные старыми мастерами.

Была и поэтическая точка зрения — наш любимый, увы, ныне покойный Гийом Аполлинер, Макс Жакоб и Сальмон. Они были ближе всех к истине, так как долгие годы были свидетелями нашей жизни. Но никто не рассказал всей правды об их жизни, как и чем они жили каждый день. Именно это я намереваюсь сделать в своих воспоминаниях.

Самые разные заботы, материальные проблемы, возникавшие ежедневно, с которыми мы по возможности весело справлялись, в зависимости от того, ладилась работа или нет, нарушали монотонность будней. Всякий раз при встрече звучала одна и та же фраза: «Ну, как работается?» Одни неуверенно бурчали что-то в ответ. К ним всегда принадлежал Пикассо, вечно озабоченный упорным поиском нового. Ему вечно чего-то недоставало.

«Ха-ха-ха!» — отвечал раскатистым смехом Аполлинер, предпочитавший потешаться над трудностями (лишь бы только они не были материального свойства). Его прерывал резкий вопль Мари Лорансен (она называла его «криком Великого Ламы») — это был ее вполне оригинальный ответ на тот же вопрос.

Матисс торжественно и серьезно произносил «да» или «нет» и тут же пускался в бесконечные дискуссии то с одним, то с другим. Дерен с высоты его двух метров роста всегда соглашался с ним.

Нормандец Брак, уроженец Аржантёя, скрытный и недоверчивый, уклончиво отвечал: «Может, и да, а может, и нет… Поглядим». Ван Донген вместо ответа всем показывал рисунки, сделанные в «Мулен де ля Галетт» или в «Мулен Руж», — он продавал их в юмористические журналы за 100 су или 10 франков.

Макс Жакоб с таинственным видом вынимал из кармана измятый исписанный лист бумаги — его последние впечатления во время прогулок по улице Лепик или еще какой-нибудь улочке Монмартра — и зачитывал отдельные места.

Где оно, то время, когда Пикассо и его друзья жили надеждой и иллюзиями? И где те цены — ведь тогда можно было месяц жить на 50 франков да еще выкроить из них порой кое-что для уплаты москательщику!

Правда, в те времена не ограничивали торговлю в кредит. Местные лавочники доверяли нам и открывали счета, суммы которых доходили порой до устрашающих цифр — 15–20 франков, которые нам часто было очень трудно уплатить. В доме у Пикассо никогда не обедали так роскошно, как в те дни, когда не было ни одного су. Именно тогда мы проворачивали трюк с владельцем кондитерской, доставлявшим обеды на дом. Заказывали обед на площади Абесс и просили принести его ровно в полдень. В назначенное время приходил служащий, стучал в дверь и, не дождавшись ответа, вынужден был оставлять корзину у двери.

Едва он уходил, дверь открывалась… А платили потом, когда появлялись деньги. Еще в кредит брали ветчину, и некоторое время любому, кто оказывался в доме, доставался сочный аппетитный кусок байонского окорока. В трактирах тоже вечно ели в кредит. А если хозяин кормит вас в кредит продолжительное время, то он вынужден кормить и дальше, если хочет получить свои деньги.

Мы ходили к Вернеру на улицу Киваллотти или к Азону на улицу Равиньян. Обед там стоил 90 сантимов, да еще хозяин угощал стаканчиком вина. Эти славные, вежливые и честные торговцы лишь изредка, ненастойчиво, просили небольшой задаток в счет долга. Они молча и скромно помогали художникам. А артистическая братия, дабы снять все сомнения по поводу платежеспособности, вела себя крайне непринужденно.

Похоже, что Пикассо, Дерен и многие другие, хоть сегодня они богаты и могут позволить себе сколько угодно пиршествовать или путешествовать, с сожалением вспоминают о тех временах, когда они жили лишь работой и надеждой.

Когда же их картины стали пользоваться успехом и цены на них возросли и достигли немыслимых цифр, они, в большинстве своем без всяких возражений, вписались в новую для них жизнь. Мало кто сумел хоть как‑то устоять перед ней. Разве можно было представить себе Пикассо светским человеком, каким он стал теперь?

Он появлялся на Монмартре в полотняных туфлях, с непокрытой головой, лохматый или в старой кепке, в одежде рабочего! Брюки и коротенькая холщовая курточка в результате постоянной стирки приобрели в конце концов прелестные пастельные тона. Да еще незабываемая красная хлопчатобумажная рубаха в белый горох, приобретенная за 1 франк 95 сантимов на воскресном рынке у сквера Сен-Пьер.

Интересно, что сейчас думает Пикассо о том времени, когда он ни за что на свете не стал бы носить рубашку с накрахмаленным воротничком и цилиндр? Старую мягкуюшляпу, привезенную из Испании, и что еще важнее, из Барселоны, Пиассо берег для торжественных случаев — так он презрительно называл приемы у торговцев картинами или у коллекционеров.

Впрочем, даже «обуржуазившийся» Пикассо, хочет он того или нет, слишком необыкновенная личность, чтобы походить на других. И несмотря на котелок, приглаженные седоватые волосы, черный костюм от хорошего портного, художник все равно останется в нашей памяти таким, каким знал его тогда весь Монмартр.