Главная КнигиОльга Медведкова «Три персонажа в поисках любви и бессмертия»

Ольга Медведкова «Три персонажа в поисках любви и бессмертия»

07 февраля 2021

Ольга Медведкова — прозаик, историк искусства и архитектуры. Ее новый роман Три персонажа в поисках любви и бессмертия — первый на русском языке — скрупулезно исследует рождение исторической эпохи, тонко и изящно повествует о чудесах человеческого преображения.

Герои книги живут в разных странах и даже в разные периоды истории: во времена итальянского Возрождения («Ивонна»), во Франции середины XVIII века («Вдова Берто»), в Лондоне и Венеции конца века XIX («Павел Некревский»). Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам. На первый взгляд между ними нет ничего общего. Лишь одно. В неразберихе обстоятельств и событий все трое ищут любви и бессмертия.

В рубрике «Книжное воскресенье» журнал об искусстве Точка ART публикует отрывок из главы «Вдова Берто», знакомя читателей с жизнью провинциального французского городка середины XVIII века

Вдова Берто. Часть первая

…когда мелькнула в просвете улицы и стремительно исчезла по диагонали тонкая, словно одной линией очерченная фигура в длиннополой сутане и широкополой шляпе. Сразу же вслед за тем шляпа колесом выкатилась обратно в переулок в противоположном направлении. Она была подхвачена несущейся за фигурой ватагой мальчишек, толкавшихся, орущих и отбивающихся от двух лаявших и бежавших за ними собак, одной большой рыжей легавой, а другой черной мохнатой, в зачатии которой явно приняли участие представители разных, плохо сочетаемых пород. Вся эта шумная компания, дубасившая башмаками, а то и голыми пятками по еще не высохшим от ночного дождя лужам, пронеслась мимо и, подобно долгополой фигуре, скрылась за углом. Вдова Берто усмехнулась этому кортежу, время от времени пролетавшему мимо ее дома то в направлении собора, то в противоположном — от собора. В последнем случае вместо спины означенной фигуры она наблюдала лицо или, по меньшей мере, часть лица, видневшуюся между надвинутой сверху на лоб шляпой, когда та не слетала, и поднятым снизу воротником, когда тот был застегнут. Как и прочие жители города С. — в древности столицы большой и славной провинции, а ныне средней руки города, весьма затрапезного, но гордившегося все же своим прошлым, уходившим корнями в глубокую старину — вдова Берто, по имени звавшаяся Туанеттой, наблюдала это фантазматическое явление с беззлобной иронией. Вечно спешащая фигура, терявшая то шляпу, и тогда обнажавшая голову без парика с собранными сзади в хвост или косицу собственными своими темными и кудрявыми волосами, а то и одну из двух туфель с пряжкой, принадлежала местному аббату и соборному органисту, имени которого она толком не знала, а звала его как все — аббат Корнэ. Это прозвище аббат получил вследствие того, что имел обыкновение пускать к себе на органную трибуну мальчишек, там использовать их для своих музыкальных нужд, главным образом для раздувания мехов, а также для переворачивания партитурных страниц и смены органных регистров, и указывать им в ожидаемый момент перемены, выкрикивая громко названия регистров, то «гран-же», то «плен-же», то «труба», то «кромгорн», то «тремоло», то «корнэ». Однажды это самое «корнэ» прозвучало во время мессы особенно громко и отчетливо в самый неподходящий момент, то есть во время приготовления святых даров, было услышано, и вызвало всеобщий смех.

Как и прочие жители города С. — в древности столицы большой и славной провинции, а ныне средней руки города, весьма затрапезного, но гордившегося все же своим прошлым, уходившим корнями в глубокую старину — вдова Берто, по имени звавшаяся Туанеттой, наблюдала это фантазматическое явление с беззлобной иронией.

Жители города С. испытывали к аббату двойственное чувство. С одной стороны, они гордились им. Он был незаурядным музыкантом. Это было понятно всем. А тем, кому медведь наступил на ухо или даже на оба, это объясняли соседи. А тем, если они ничего в музыке не смыслили, знатоки, приезжавшие иной раз послушать аббата из Бордо и даже из самого Парижа. Так что аббат Корнэ был в городе С. чем-то вроде достопримечательности. Вместе с тем, жители этого города относились к аббату подозрительно, как это бывает свойственно провинциальным буржуа в отношении артистов, то есть людей, умеющих ловко делать то, чего сами они делать не умеют, но что, вместе с тем не имеет никакого смысла и не приносит никакой практической пользы. Ведь за сочетанием ловкости и бесполезности несомненно скрывается нечто небезопасное для них самих, для их покоя и для общего порядка. Если в этом сочетании больше ловкости, то такое циркачество похоже на обман. Тут провинциальный обыватель тревожится и как следствие того надувается; ведь обмана он не любит ибо боится за карман.

Да и не только. Он также, и даже более того, не любит, чтобы его выставляли в смешном свете. Вдова Берто захлопнула жалюзи и отступила от окна. Она едва отзавтракала. Кликнула Анну, камеристку, одевать и причесывать. За этим занятием обдумала все, что в тот будний майский день ей предстояло сделать. Спустилась в кухню, обсудила со стряпухой меню на вечер. Составила с ней вместе список необходимых продуктов. Отправила девчонку-прислугу за покупками. Затем через двор, затененный двумя старыми шелковицами, перешла в дом напротив, также ей принадлежавший; в нем размещалась типография. В первом этаже была печатня. Здесь стоял большой красивый пресс, выписанный покойным мужем из Лиона.

Она вспоминала покойного Берто. Тот был уравновешенным и мягким, как хорошо выделанный мех, тонкого помола кофе или гладкий муслин ручной, но опытной работы.

Она любила этот станок, как любила всякую ладно сделанную вещь, с умом придуманную, умело исполненную и с пониманием смысла используемую, даже самую простую, как, например, медный бак для нагревания воды или даже корзину для отбросов. Но здесь, в типографии, все особенно и всякий раз заново радовало ее. Ибо каждое утро находила она все на своем месте исправным и работающим. Машина, вычищенная, ухоженная руками печатника Жака, опытного, любящего свой труд, нанятого еще мужем, казалось, только и ждала, что вот он придет, снимет с нее ее рогожье покрывало, разбудит, раскачает, и она станет трудиться, подчиняться ему, впускать в свое нутро свежие листы плотной, девственной тряпичной бумаги, чуть увлажненной с тем, чтобы наилучшим образом впиталась в нее тушь, нанесенная на наборные со свинцовым шрифтом доски.

А потом выпустит на волю отпечатанные листы, Жак развесит их на веревках и разложит повсюду сушить. Листы будут послушно сохнуть, и уже являть миру новые смыслы: разъяснять, смешить, огорчать, наставлять, показывать, рассказывать. Потом Жак соберет их, сложит по порядку, и они будут ждать переплетчика.

В больших городах, не говоря о Париже, переплетчики имели свои отдельные мастерские с лавками, но здесь, в провинциальном городе С., все было сосредоточено в одном доме, в одних руках — в ее. В этом соединении печатни и переплетной было свое преимущество. Часто покупатель, приобретавший текст в одном месте, а гравюры в другом, приносил к переплетчику всю эту кипу листов, едва кое-как сшитых, а то и вовсе вразброс, только завернутых в тряпицу, и через некоторое время получал от него красивый на вид томик в обработанном под мрамор или яшму шагреневом или цельнокожаном телячьем переплете с отжатым золотом корешком и красным обрезом, но с тетрадками, сложенными не по порядку, и с гравюрами, вплетенными в ненужных местах, а порой и вверх ногами. Некоторые издатели прикладывали специальный листок «К переплетчику» с подробным описанием порядка и последовательности, в которой компоновать книгу. Но казалось, что они и читать-то не умели, эти переплетчики. А если умели, то умением этим не пользовались, берегли глаза для других нужд. Таким образом, объединение всех процедур — набор и печатание текста, гравировка, оттиск иллюстраций и переплет — было хоть и вынужденным по причине провинциальных условий, но отнюдь не худшим решением, особенно если судить по результатам, которые выходили с маркой печатни вдовы Берто.

А были эти результаты превосходного качества. Недаром в виде книжной марки издательства фигурировало изображение стрелы, попадающей в цель. И девиз: «Чем лучше прицелишься, тем вернее попадешь».

Она поднялась на второй этаж. Здесь работали два наборщика, из ящика с буквами составляли текст по рукописи. В соседней комнате, в баках, наполненных смесью кислот, травили медные доски с офортами. Здесь же стоял небольшой пресс для оттиска гравюр. Она обошла это свое немалое хозяйство, осмотрела, поприветствовала, приободрила, проверила, похвалила. Сказала себе: вот это надо запомнить, тут непорядок, надо указать, но не сразу, не как только заметила. А вернуться, посмотреть еще раз, проверить свое впечатление и уж затем поговорить об этом с рабочими в подходящий момент. Ибо если мужчина мог действовать как Бог на душу положит, то женщине это не простится. Скажут, вот мол недостатки слабого пола — безрассудность, скоропалительность, взбалмошность, противоречивость. А потому надлежало всегда и постоянно действовать обдуманно, уравновешенно, быть готовой к неожиданностям и никак на них не сдаваться. Виду не подавать. Бровью не вести. Выслушала. Помолчала, глядя собеседнику в глаза до тех пор, пока тот своих глаз не опустит. Вежливо поблагодарила за то, что тот держит ее в курсе обстоятельств, и снова замолчала до тех пор, пока тот не откланяется. А тот и пойдет не солоно хлебавши, теряясь в догадках относительно того, что же она обо всем этом подумала. А она ничего не подумала. Выдерживала хозяйский ритуал, подсмотренный сначала за отцом, а потом за мужем. А думать начинала уже потом, оставшись одна, не опасаясь того, чтобы выдать своих мыслей случайным выражением лица или тем паче вырвавшимся невпопад словом.

Окончив осмотр своих владений, она, как всегда, захватила с собой свежеотпечатанные листы с тем, чтобы вычитать их на предмет опечаток. Ибо она продолжала по привычке исполнять эту работу, не решаясь доверить ее кому-либо другому. Никто ведь лучше не сделает. Но и из любопытства, ибо читать и перечитывать любого рода напечатанные на бумаге слова и фразы доставляло ей удовольствие. Даже если, как в этот раз, речь шла о сводке приходских новостей.

Она снова пересекла двор. Камни, мостившие его, украшала в этот утренний час кружевная тень от крупнолистых шелковиц. Ей вдруг захотелось пропрыгать весь этот двор с камня на камень, быстро и точно попадая ступней в середину каждого булыжника, как она делала это, когда была девочкой. Но она опомнилась, оправила накидку на плечах. Все же самой себе улыбнулась, не себе теперешней — почтенной сорокадвухлетней женщине, а той веселой, смешливой Туанетте с быстрыми глазами и вьющимися каштановыми волосами, Туанетте, которую отец прозвал почему-то Запятой, и хотя это прозвище было не самым нежным, не то что Зайка или Пчелка, как он звал старших, но ей быть Запятой нравилось. Иногда отец смотрел, как она прыгала по мостившим их двор камням, и задумчиво произносил: «Ох, Запятая, кто-то о тебя однажды споткнется».

Ни характеры людские, ни мораль науке не подвержены. Медицина не есть вследствие этого наука, а только ловкость рук и мошенничество.

Вошла в дом, пересекла комнату, служившую для приема посетителей, а также для книгопродажи, и устроилась в кабинете за рабочим столом, перед большим светлым окном, выходившим на улицу, ведшую к собору. Жалюзи были приспущены, и через отверстия в них утреннее солнце узкими лучами проникало в комнату и метило своим мимолетным клеймом немногочисленные, но со знанием дела подобранные предметы, составлявшие ее обстановку. Вооружилась любимым красным карандашом и стала вычитывать свежие гранки, лаская бумагу рукой и по привычке радуясь каждой найденной опечатке. Залаял пес. Приподняла жалюзи. Тот самый, желтый. Из-за угла выскочил.

Бежал боком, оглядываясь назад. «Аббат Корнэ», подумала, и верно. Вслед за псом показалась развеселая компания мальчишек, а за ними стремительная фигура в сутане и шляпе. «Непоседа», подумала Туанетта с высокомерным удовольствием человека, который и сам был бы не прочь так побегать по улицам, но превозмог в себе это детское чувство и давно уже ходит, говорит и действует серьезно, то есть как все. Снова уткнулась в приходские новости. В дверь заколотили. Кто бы это мог быть? Девчонка ушла за покупками. А где же Анна? Она легко поднялась, и сама пошла к двери: не принцесса. Карандаш за спиной скатился на пол. Эх, жаль, если грифель расколется. Открыла и удивилась.

На пороге стоял аббат Корнэ. Стоял, а не летел мимо стрелой. Поздоровалась, пригласила войти. Он снял шляпу, но не двинулся. Так и стояли.
— У меня к вам дело, — произнес аббат. — Точнее, хочу вам поручить один манускрипт напечатать.
— Для церкви? — предупредительно спросила вдова, думая об оплате.
— Нет, это для меня лично.
— Вот как.

Она снова пригласила его войти. Проследовали в кабинет. Присела и указала ему на кресло напротив, но он остался стоять. Заметно было, что даже стоять на месте неподвижно было для него не вполне естественно. «Прямо как ребенок — переминается с ноги на ногу», подумала вдова. Вот и слава о нем идет, что человек, хоть и каноник, а не вполне респектабельный.

— Я вам сейчас покажу.

Он вытащил из-под сутаны довольно объемистую рукопись и плюхнул ее на стол. Она стала листать. Это были ноты, страниц шестьдесят, не меньше. Вернулась к титульному листу, разрисованному, и довольно недурно, разными рокайлями. Название гласило: «Современный органист. Сборник новых пьес во всех церковных тонах».

— Вот как, — повторила вдова.

Подумала: ноты. Наборных у нее не было. То была редкость. В Париже несколько издателей ими пользовались, но и у них выходило не слишком опрятно, да соединять ноты в аккорды не было иной возможности, как только от руки. Это означает, что нужно будет полностью гравировать. Все шестьдесят страниц. Цельногравированное офортом влетит в копеечку. Заплатит ли?

— Как желаете фронтиспис оформлять? Как у вас нарисовано или по модели? У меня есть несколько образцов, по последней моде.
— Нет уж, — вдруг решительно запротестовал аббат, до того казавшийся покладистым. — Делайте по нарисованному, как я указал. И все остальное в точности по рукописи. Ничего от себя, пожалуйста. Все как есть. Мне по моде ни к чему.

Это было сказано несколько резко, даже неприятно. Что она такого особенного спросила?

— Прекрасно. Сделаем, как указано. А бумагу какую пожелаете? Вот есть у меня здесь голландская, она потоньше будет.
— Ну это как вам угодно, сами выбирайте.

Он посмотрел на дверь. Видно было, что спешил удалиться. «Не слишком воспитанный», подумала вдова.

— Лучше подешевле, — добавил.
— Видите ли, нотное издание придется целиком и полностью гравировать офортом на меди. Это оплачивается отдельно. Если вы пожелаете, я вам подробную смету составлю, а вы уж будете судить, печатать или нет. Смета у нас бесплатная, всегда можно отказаться.

Он блеснул раздраженно глазом.
— Благодарю.
Повернулся на каблуках. Направился было к двери.
— Постойте. Не угодно ли вам знать, когда смета будет готова?
— Да, в самом деле, — уже через плечо.
— Заходите послезавтра.
— Благодарю.

Едва поклонился, и след простыл. Дверь хлопнула. Она увидела в окно, как узкая спина с косицей метнулась в переулок. Куда он так вечно спешит? Точно вор бегством спасается. Снова полистала рукопись. Да, влетит в копеечку. Просить никак не меньше двухсот ливров. Откажется, наверное. Но меньше никак нельзя. И этак-то она едва, войдя в расходы, прибыль получит. Имея в виду двадцатипроцентный налог, что недавно ввели. Не шутка ведь, цельногравированное. Да и бумага в последнее время подорожала, даже если взять голландскую.

Некогда отцу ее приходилось порой печатать нотные книги с длинными названиями вроде трактата господина Никола-Антуана Лебега, имя которого ее смешило: органист Заика. Она представляла себе, как орган его, уподобляясь органисту, начинал заикаться. Обыкновенно таким собраниям нотных партитур предшествовали разного рода уведомления и уверения, предупреждения и прочие введения. Туанетта их иногда вычитывала, но понимала и запоминала лишь то, что понять эту нотную грамоту не было для нее никакой возможности.

«Как играть на органе во всех регистрах, включая и те, на которых мало еще играют в провинции, как, например, на крумгорне и на терцах». Парижский снобизм подобного названия бросался в глаза даже тем, кто не знал, что такое крумгорн или терцы. Если господин Заика и заикался, то с исключительно парижским акцентом.

Впрочем, вдова Берто и сама была не лыком шита, то есть родилась в П ариже, на улице Сан-Жак, прямой как стрела, пересекающей город с севера на юг и на пути своем к компостельским останкам святого проходящей мимо их главного университета — самой Сорбонны. Родилась над лавкой книготорговца, что, впрочем, неудивительно, ибо на этой улице почти все ремесленники изготовляли книги, а коммерсанты в большинстве своем торговали либо книгами, либо гравюрами. Отец же Туанетты был не только книжным маршаном, но и сам довольно крупным издателем, так что опять же неудивительно, что дочь его, привыкшая к будням и праздникам этого ремесла, вышла замуж за господина Берто — книгоиздателя из города С. Приходился он кузеном их соседу и, приехав однажды в П ариж и встретив весьма не то чтобы красивую, а очень недурную девушку с живыми глазами, вдвое его самого моложе, немедленно нашел ее себе подходящей.

Природные ее любознательность и сообразительность уже в доме отца получили солидное развитие благодаря как близости Университета и наличию в избытке вокруг нее с самого ее рождения свежеизданной книжной продукции, так и тому, что вокруг лавки отца Туанетты сложилось общество завсегдатаев, состоявшее из весьма порой незаурядных личностей.

По вышеуказанным причинам Туанетта сложилась в существо для слабого пола исключительное. Она рано и быстро выучилась читать. Писала грамотно, красивым, понятным почерком с нажимом. Благодаря таковым ее способностям, отец не без гордости и раньше, чем старших, ввел ее в ремесло и поставил выверять гранки. Туанетта была третьей и последней дочерью в семье. Две старшие уже были приставлены к делу. Так что до нее книга доходила дважды вычитанной. Надежды найти опечатку оставалось немного.

А ведь за каждую она получала монетку. На этой почве пришлось Туанетте исхитряться, и она натренировала столь острый глаз, что стала даже знаменита в среде издателей этой своей сноровкой. Порой с просьбой вычитать книгу обращались к ней друзья и соседи отца по улице Сан-Жак, его коллеги по ремеслу.

Эта же ее способность опосредовала не в последнюю очередь и выбор господина Берто. Разумеется, девушка ему понравилась и даже очень. Она была небольшого роста, миловидная и то, что парижане называют псевдохуденькая, то есть выглядела миниатюрно, шею, талию, запястья и щиколотки имела тонкие, а все имевшиеся у нее округлости деликатно прятала в изящном платье, сшитом — благо и зарабатывать она стала неплохо — у модистки с улицы Дель-Арп.

Узнав, что Туанетта была третьим ребенком в семье, да еще и третьей дочерью, Берто обрадовался, ибо это обещало быстрые сговоры. Решение о браке было принято. Свадьбу сыграли в Латинском квартале, в церкви Сан-Северин, после чего молодожены отправились в город С., и двадцатилетняя Туанетта стала хозяйкой трехэтажного дома, расположенного близ соборной площади, и прочего немалого хозяйства и имущества. Лакуны же в приданом ее возместились тем, что девушка заменила не одного, а сразу двух нанимаемых Берто чтецов. Кроме того, стала заниматься Туанетта и гравюрами. С раннего детства она полюбила разглядывать картинки в книгах, не только в сказках и в романах, созданных для развлечения, а и в научных изданиях, которые и читать-то она предпочитала, и запоминала лучше, чем что бы то ни было. Особенно это касалось книг по анатомии и по ботанике. Так набралась она определенных знаний и составила себе вкус.

Волосы Туанетта имела густые, пушистые, причесывалась просто, не пудрилась, не румянилась и во всем своем облике имела больше натуральной простоты, чем те провинциальные красавицы, к которым привык господин Берто, не знавший еще тогда, что парижская простота стоит значительно дороже, чем провинциальная роскошь.

Все это господин Берто и приобрел, женившись — и вкупе и в розницу. Знания и таланты Туанетты использовал в своей коммерции непосредственно, а внешний ее пикантный облик, не говоря уже о шарме живого, милого, покладистого обращения — для заведения в своем доме некой реплики с парижских салонов. Тут Туанетта расцветала: принимала, угощала и ужином, и беседой. А это привязывало к дому Берто старых клиентов и привлекало новых. Не то чтобы боялся Берто конкуренции: в городе С. он был единственным издателем. Но в соседних городах — в Ла Рошели, не говоря уже о Б ордо — издателей было множество. Кроме того, посещение салона Туанетты могло ни с того ни с сего подать тому или иному его завсегдатаю идею что-нибудь такое вдруг — а почему бы и нет — напечатать, о чем раньше он не помышлял. Короче говоря, женившись на Туанетте, господин Берто совершил сделку чрезвычайно выгодную, никогда об этом не пожалел и женой своей до конца своих дней оставался целиком и полностью доволен.

Нужно отдать ему должное, был он не слишком требователен, и удовлетворить его Туанетте не доставляло особых хлопот. С книжным ремеслом она справлялась легко, быстро, с удовольствием и с постоянной для себя пользой. Ибо, как уже было замечено, не только любила читать, а еще и умела извлекать из прочитанного знание мира и жизни. Постепенно научилась она не только понимать людей, ситуации и обстоятельства, но и использовать это с выгодой. Она даже к этому пристрастилась. Распознавание скрытых механизмов в поведении людей позволяло ей предвидеть их поступки и подгонять события в интересном для себя направлении. Была она при этом по натуре добра, сердце имела легкое и незлопамятное, к людям была расположена.

Их слабости, быстро ей очевидные, во враждебных им целях не использовала. А потому довольно скоро прослыла в городе С. за женщину достойную. К ней стали обращаться за советом. Она делилась своими знаниями, избегая давать рекомендации лишь тогда, когда речь шла о сложных имущественных делах, ибо не желала быть привлеченной в качестве свидетельницы. Если Туанетта чем и грешила, так некоторым презрением к человеческой глупости, к необдуманным поступкам, влекущим страдание, разорение и даже опасность для жизни; к разгильдяйству и пьянству, к поведению сумбурному, разрушавшему человека и все его окружение. Над проявлениями слепой ли любовной страсти, гордыни ли, жадности или деспотизма она частенько свысока посмеивалась. Ведь достаточно было все как следует обдумать, чтобы понять, насколько вредоносны и никчемны были такого рода эксперименты и девиации.

Так она и жила, в унисон с авторами древними и новыми, развивая в себе стройный образ мыслей и чувств, который излагала живым и правильным французским языком, не лишенным, впрочем, и чуть солоноватой иронии. Мужем своим была она также довольна. Ей достался человек, как и она, начитанный, галантный, никогда голоса не повышавший, говоривший с ней всегда с уважением и ставивший ее весьма высоко. Был он экономным, но не жадным.

Дом содержал достойно. Кухня была отменная, даже с излишком, отражавшимся несколько на его силуэте. Правда, дорогих тканей на наряды он Туанетте не дарил, но когда она вдруг являлась к ужину в новом простеньком, изящном платье, неизвестно из каких экономий скроенном, он восхищался и о происхождении его не расспрашивал. В целом можно сказать, что вопросов господин Берто Туанетте задавал немного.

Ночная их жизнь была подобна дневной, рабочей, и вечерней, салонной. Спали они, разумеется, раздельно, как это было принято в их среде. Господин Берто появлялся в спальне жены не слишком часто, но регулярно. Соитие сопровождалось ласками довольно продолжительными и разнообразными, ибо Берто до женитьбы долго жил холостяком. Туанетта их принимала с пониманием, поскольку еще в П ариже, на улице Сан-Жак изучила заодно с сестрами целую такого рода библиотеку — сюжет был в моде. Особого удовольствия ласки господина Берто Туанетте не доставляли, но и неприятными не были. Детей ни тот ни другой не избегали, но и специально завести не старались, а сами они не рождались.

Три персонажа в поисках любви и бессмертия: Роман / Ольга Медведкова. — М.: Новое литературное обозрение, 2021. — 288 с.