А. В. Щекин-Кротова. «Рядом с Фальком»
Новая книга издательства Арт Волхонка Рядом с Фальком — воспоминания о выдающемся художнике Роберте Фальке его жены А. В. Щекин-Кротовой. Хотя говорит она в основном о своем знаменитом муже и его творчестве, перед читателем возникает и образ самой Ангелины Васильевны, не менее значимой героини этой книги. Обаяние ее личности, беззаветная преданность Фальку и его искусству, широкая образованность привлекали к ней крупных деятелей культуры, многие из которых также представлены в этих записях.
Ангелина Васильевна была истинным ангелом-хранителем и самого художника, и его наследия, как художественного, так и эпистолярного. Русская интеллигентка, исповедовавшая кодекс бессребреника, она была словно создана для самоотверженного служения прекрасному. Абсолютная бескомпромиссность в вопросах творчества и способность мириться с любыми внешними невзгодами роднили ее с Фальком. И именно она сохранила наследие мастера и сделала его доступным. В рубрике «Книжное воскресенье» журнал об искусстве Точка ART публикует главу из книги, повествующую о жизни художника в Париже и его возвращении на родину в 30-е годы.
Жизнь в Париже
В двадцатые годы Фальк болел тоже, и сказались эти годы (Гражданской войны), голодные, холодные, когда Москва дрожала от холода. И в 28 году он решил уехать за границу. Он получил командировку и поехал туда. В 29 году была у него выставка там, (в Париже), в галерее Зак. Он выставил свои работы, привезенные из Советского Союза. Галерея была небольшая, работ было приблизительно тридцать — тридцать пять, и выставка эта имела резонанс в парижской прессе, и здесь у нас тогда писали о ней. В то время, в 20-е годы, Фальк не только как педагог, но и как художник получил большое признание. О нем писали, его покупали музеи, он делал доклады, участвовал во всевозможных жюри в разных организация, и эта деятельность общественная, которую он вел, как всегда, как все, что делал, чрезвычайно добросовестно, тоже, безусловно, утомила его. Но главная причина отъезда — он понял, что в искусстве ему или нужно совсем изолировать себя здесь (но как же тогда прожить?), или поехать туда, где его никто не ждет, никто не знает, и как бы сосредоточиться в своем искусстве, а не растрачивать все свои силы, все знания и весь свой талант на ежедневную общественную деятельность.
Я уже сказала, что выставка его получила признание, довольно даже большое. В его каталоге Вальдемар Жорж (а это имя!) написал очень хорошее предисловие, где подчеркнул большое своеобразие работ Фалька. Он даже как-то сумел связать Фалька с традициями русской старинной, и не только классической, но и древней живописи.
Надо сказать, что в 30-е годы разразился страшный художественный кризис. Но в то же время Фалька сумел там существовать безбедно. Иногда бывало трудно, но, во всяком случае, он имел очень много времени для своей живописи, и в это никто не мешался — как он пишет и что он пишет. Кроме этой выставки персональной, которую имел в 29 году и потом перед отъездом, в 37 года, он каждый год выставлялся в Осеннем салоне, или в Тюильри, или даже в Салоне независимых. Один раз даже в Салон сверхнезависимых участвовал в выставке обмена.
Это, так сказать, порождение кризиса, очень забавно: денег у людей не было, но хотелось покупать картины. И вот, предположим, какой-нибудь представитель фирмы парфюмерной говорит: «Я бы хотел купить вашу акварель, но вместо этого (художнице-даме предлагают) могу вас снабдить на целый год духами». Фальку один представитель фирмы ортопедических всяких снарядов предлагал ногу искусственную. Фальк говорит: «Зачем мне нога, у меня две ноги». «Ну а вдруг, говорит, вы в нашем движении диком таком потеряете ногу, очень вам пригодится». Но Фалька все-таки отверг этот обмен и вместо него получил как-то возможность вместе с сыном Валериком провести два месяца на курорте у хозяина этого курорта. Тот купил у него один пейзаж, и Фальк там, кажется, целое лето прожил. Так что в Париже Фальк писал очень много, но и продавал.
Немного там было заработка театрального, но в основном была продажа с выставок. Фальк продавал очень скупо. Когда ему Воллар предложил выставку с распродажей, Фальк отказался, сказал: «Нет. Я предпочитаю отвезти мои вещи на родину». Значит, несмотря на то, что он продлевал и продлевал свою командировку, все-таки он хотел вернуться на родину и оставался подданным советским. Затем ему предложил какой-то импресарио из Америки турне по нескольким городам американским с выставкой и распродажей. Фальк тоже отказался. Он привез свои вещи сюда. Основной багаж, который был с ним, были картины.
Приехал из Франции в такой страшный год — 37-й! Он приехал (уже был в Москве) в начале 38 года, в самых первых числах января. А хлопотать о возвращении стал в 37 году. Причем ему говорили: «Что вы делаете? Вы с ума сошли!» Но он считал, что с ним мало ли что может случиться, а вот картины-то его нужны, картины-то его нужны для родины. У него было такое чувство, что он не имеет права, когда надвигается какая-то катастрофа, мировая война, он не имеет права лишить родину своих картин. Несмотря на свою скромность, он никогда не хвастал тем, что он художник, что вот, мол «я художник, я создал что-то, я творю!» Никогда таких вещей у него не было, но его поступки говорили о том, что он понимал значение своего творчества. Он хотел, чтобы они здесь оставались. У него было даже такое представление: «Может, меня там и арестуют, может, что-нибудь со мной будет, но картины-то мои нужны музеям». И был очень поражен тем, что оказалось все наоборот: его-то, в общем, не трогали, только изолировали, то есть он не имел заработка от художественной жизни, а картины стояли повернутые лицом к стене или лежали блинами друг на друге.
Он очень любит рассказывать о своей парижской жизни, о Париже, о его необыкновенном свете. Он говорил: «Когда я приехал в Париж и вышел с вокзала, я вдруг понял, до чего же импрессионисты — реалисты. Оказывается, это не они придумали Париж, а Париж придумал их». У Оскар Уайльда, помните, сказано, что туманы лондонские придумали импрессионисты. А Фальк говорит: «Нет. Это были настоящие реалисты. Этот волшебный, льющийся, ласковый, необыкновенный свет, который все так преображает, все делает цветным, это он создал импрессионистов. Это он. И этот свет…» Он пишет даже в письмах к матери, Раисе Вениаминовне тое писал, она рассказывала мне потом, что это свет помог ему как-то более свободно писать цветом.
В 20-е годы он уже укрепился на своих позициях живописного реализма, такой густой, плотной живописи. Она была очень сильной, но она была, по сравнению с тем, что ему дал Париж, более аморфная. Париж дал ему движение цвета, вот эти переливы, какую-то свободу. Он очень много дал Фальку. Вернее, он говорит в одной из своих лекций студентам: «Париж помог мне укрепиться на тех позициях, которые я считал верными для себя». И помог ему вернуться к самому себе. Потому что середина 20-х годов несколько сдвинула с его творческой линии, которая неуклонно шла. И Париж помог ему вернуться к самому себе… Я думаю, что страна наша «велика и обильна, а порядка в ней нет». Вот причина того, что Фальк уцелел. Потому что так же люди абсолютно невинные, повинные только тем, что они были за границей, или мечтали о загранице, или переписывались с кем-то из-за границы, уезжали в отдаленные края. А он десять лет прожил в Париже, имел мастерскую, мог писать то, что хочет. Не мог выставляться, не мог зарабатывать своей живописью, но писал то, что он хочет. Я думаю, что в этом было счастье Фалька как художника — то, что он не имел все эти годы признания. Он не имел заказов, но он не должен был потрафлять. А заказ — это такая вещь, что волей-неволей, а вы все-таки, даже когда сопротивляетесь заказчику, вы все равно уже не принадлежите самому себе, уже кто-то что-то вас толкает на какой-то компромисс, на какое-то угождение тем глазам, которые будут оценивать вашу работу, будут принимать или не принимать.
И хотя жизнь Фалька без заказов, без признания официального была трудна в бытовом отношении, но, с другой стороны, она оставила ему свободу творчества. Говорят: «Ах, Фальк чуть ли не единственный, кто уцелел, оставшись верным себе!». Так вот, я думаю, что здесь не только заслуга Фалька, но и обстоятельства.
А.В. Щекин-Кротова. Рядом с Фальком. — М.: Арт Волхонка, 2020 — 328 с.: илл.
Книга издана Фондом AVC Charity и «Арт Волхонка» в рамках издательской программы фонда «Устная история».
Купить книгу по выгодной цене Купить в ЛабиринтеТакже читайте на нашем сайте:
Саша Окунь. «Кстати…об искусстве и не только»
Каталог выставки «Тату»
Антуан Компаньон. «Лето с Монтенем»
Витторио Згарби. «Леонардо. Гений несовершенства»
Павел Алешин. «Династия д’Эсте. Политика великолепия. Ренессанс в Ферраре»
Николай Кононихин. «Офорты Веры Матюх»
Пол Kинан. «Санкт-Петербург и русский двор, 1703–1761»
Конец моды. Одежда и костюм в эпоху глобализации
Николай Кононихин. «Вера. Жизнь и творчество Веры Матюх»
«Метаморфозы театральности: Разомкнутые формы»
Коломна в литературе: пять книг для вдохновения
Дидье Оттанже. «Эдвард Хоппер: мечтатель без иллюзий»
Мюшембле Робер. «Цивилизация запахов. XVI — начало XIX века»
Антология «От картины к фотографии. Визуальная культура XIX-XX веков»
Эмма Льюис. «…Измы. Как понимать фотографию»
Эмма Смит. «И все это Шекспир»
М. К. Рагхавендра. «Кино Индии вчера и сегодня»
Флориан Иллиес. «1913. Лето целого века»
Дневники Вильгельма Шенрока
Филипп Даверио. «Единство непохожих. Искусство, объединившее Европу»
Роберто Калассо: «Сон Бодлера»
Михаил Пыляев: «Старый Петербург»
Майк Робертс. «Как художники придумали поп-музыку, а поп-музыка стала искусством»
«Искусство с 1900 года: модернизм, антимодернизм, постмодернизм»
Петергоф: послевоенное возрождение
Софья Багдасарова. «ВОРЫ, ВАНДАЛЫ И ИДИОТЫ: Криминальная история русского искусства»
Альфредо Аккатино. «Таланты без поклонников. Аутсайдеры в искусстве»
Елена Осокина. «Небесная голубизна ангельских одежд»
Настасья Хрущева «Метамодерн в музыке и вокруг нее»
Мэри Габриэль: «Женщины Девятой улицы»
Несбывшийся Петербург. Архитектурные проекты начала ХХ века
Наталия Семёнова: «Илья Остроухов. Гениальный дилетант»
Мэтт Браун «Всё, что вы знаете об искусстве — неправда»
Ролан Барт «Сай Твомбли»: фрагмент эссе «Мудрость искусства»
Майкл Баксандалл. «Живопись и опыт в Италии ХV века»
Мерс Каннингем: «Гладкий, потому что неровный…»
Мерс Каннингем: «Любое движение может стать танцем»
Шенг Схейен. «Авангардисты. Русская революция в искусстве 1917–1935».
Антье Шрупп «Краткая история феминизма в евро-американском контексте»
Марина Скульская «Адам и Ева. От фигового листа до скафандра»
Кирилл Кобрин «Лондон: Арттерритория»
Саймон Армстронг «Стрит-Арт»
