Стоит ли верить расхожему тезису о том, что в дворянской среде в России XVIII–XIX века французский язык превалировал над русским? Какую роль двуязычие и бикультурализм элит играли в процессе национального самоопределения? И как эта особенность дворянского быта повлияла на формирование российского общества? В издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга «Французский язык в России», авторы которой, чтобы найти ответы на эти вопросы, используют инструменты социальной и культурной истории, а также исторической социолингвистики. Их коллективный труд предлагает читателю наиболее полное исследование использования французского языка социальной элитой Российской империи в XVIII и XIX веках.

В рубрике «Книжное воскресенье» журнал Точка ART публикует отрывок из главы, представляющий французский, как язык дневников, путевых заметок, мемуаров и альбомов.

ГЛАВА 6. РУССКИЕ ПИШУТ ПО-ФРАНЦУЗСКИ

Корпус документов на французском языке, которые были созданы русскими в XVIII–XIX веках и могут быть отнесены к жанру эго-письма, настолько объемен, что сложилось мнение, будто в основной массе тексты, написанные русскими по-французски, являются автобиографическими. Возможно, при этом не учитывается объем французских текстов другого типа или вовсе не рассматриваются определенные виды документов (дипломатические тексты и переписка, статьи в периодических изданиях, пропагандистские и полемические произведения), о которых речь идет в других главах этой книги. Так или иначе, проверить это утверждение не представляется возможным. Однако это вполне возможно, если рассматривать личные письма в качестве своего рода автобиографических текстов, ведь границы между личной перепиской и эго-письмом, безусловно, являются размытыми.

По большей части сохранившиеся до наших дней образцы эго-письма русских, написанные по-французски, представляют собой дневники, заметки о путешествиях или recits de voyage, мемуары и альбомы, и все они являлись социально приемлемыми способами самореализации как для женщин, так и для мужчин дворянского сословия. Мы кратко охарактеризуем все эти типы эго-письма. Однако сразу отметим, что в данном случае перед нами не строго очерченные жанры, а тексты, которые могут иметь общие черты и содержать уникальные элементы, начиная с описания повседневных занятий, воспоминаний о том, что автору довелось услышать, фрагментов прочитанных произведений и заканчивая его собственными размышлениями.

Такой тип текста, как дневник, можно охарактеризовать по-разному: как историческое свидетельство, автобиографический документ или литературный жанр. Он может быть представлен в разных формах: помимо дневников, в которых записи упорядочены хронологически, существуют, например, эпистолярные дневники, обращенные к конкретному адресату, которые планировалось отправлять по частям или целиком, когда дневник был закончен. Более того, он мог быть предназначен как для приватной, так и для публичной сферы. Конечно, некоторые дневники создавались для того, чтобы их читал только сам автор. Однако дневники дворянок конца XVIII — первой половины XIX века обычно были адресованы конкретному лицу, например, сестре, другу, возлюбленному или мужу, и часто предназначались для чтения вслух в кругу семьи и друзей. Как и личный дневник, recit de voyage мог быть написан автором ради собственного удовольствия и интереса, а мог представлять собой учебное упражнение, выполняемое под руководством учителя-иностранца, или предназначаться для чтения на светском собрании. Зачастую он служил свидетельством образованности дворянина или дворянки, показывал зрелость их характера и широту культурного горизонта. Как и многие дневники и recits de voyage, мемуары могли различаться в зависимости от того, насколько личными или публичными они были. Довольно часто воспоминания были адресованы детям автора и содержали подробное повествование о его личной жизни, в том числе о переживаниях и здоровье.

Многие мемуары предназначались потомкам, и авторы не предполагали, что их будут читать при их жизни. Такие тексты несли искренние и непредвзятые (как полагали их авторы) мысли пишущего напрямую будущим потомкам и поэтому имели просветительскую цель и нередко становились важным источником для историков. Альбом же обычно был более публичным по сравнению с дневниками, путевыми заметками и даже мемуарами, так как записи в нем должны были оставлять многие люди и его можно было показывать в гостиной или салоне. В целом количество вымысла в эго-документах зависело в определенной степени от того, насколько широкому кругу читателей они были адресованы. Их полупубличный характер чаще диктовал выбор французского, по крайней мере если авторами были женщины, так как это был главный язык аристократического общества, для которого такие тексты создавались. Однако вследствие того, что в них могли быть затронуты самые разные темы, иногда более подходящим языком оказывался русский, и многие образцы эго-письма русских представляют собой комбинацию этих двух языков. И наконец, следует отметить практически полное отсутствие метадискурса в эго-текстах, которые мы анализируем.

О выборе и использовании языка авторы почти никогда не говорят, что снова приводит нас к мысли об их двуязычии (или многоязычии) и о том, что этот выбор они совершали неосознанно, основываясь на сложившейся языковой практике, и не ощущали конфликта культурных идентичностей (или ощущали его в очень малой степени).

Привычка вести автобиографический дневник, заимствованная из французской культуры, появилась в России в середине XVIII века и получила широкое распространение к концу столетия. Тогда как во Франции большинство людей, которые вели дневник, принадлежали к tiers etat, «третьему сословию» или среднему классу, в России дневники вели в основном дворяне. Гречаная и Вьолле указывают на заметную разницу между языковыми особенностями дневников дворян и дворянок в России конца XVIII — первой половины XIX века: мужчины, как правило, вели дневники по-русски, а женщины — по-французски. Однако важно отметить, что женщины в таких случаях также иногда обращались к русскому языку, как, например, Наталья Строганова в семейной хронике, которую она вела на протяжении более полувека после смерти матери в 1760 году.

Русский почти всегда в определенной степени присутствовал в женских дневниках (и в XIX веке его становилось все больше), как в дневнике Смирновой-Россет, к которому мы обращались при анализе языка двора, и в двуязычном эпистолярном дневнике Анны Керн (урожденной Полторацкой). Это подтверждает тот факт, что женщины умели выражать мысли на русском языке; преобладание французского в этом и других литературных жанрах и в социальной среде, в которой они вращались, невозможно объяснить только тем, что женщины владели французским и плохо знали русский.

Некоторые характерные для женских дневников конца XVIII — начала XIX века черты и примеры, иллюстрирующие наши замечания о владении языками и их использовании в определенных сферах, можно обнаружить, если обратиться к дневнику Анастасии Якушкиной. Ее дневник был написан в 1827 году почти полностью на французском. Это личный эпистолярный дневник, который Анастасия отправила находившемуся в ссылке мужу — декабристу Ивану Якушкину, за которым собиралась последовать в Сибирь. Создавая этот текст, молодая Якушкина, которой во время написания дневника было около двадцати лет, руководствовалась двумя целями.

Во-первых, она изливала на страницы дневника самые сокровенные чувства, показывала «les plus petits replis de mon triste coeur» («самые тайные уголки моего печального сердца»), включая любовь к мужу. (Она говорит о том, что скрывает существование дневника даже от матери, которая живет с нею.)

Высшее общество, более чем когда, в это время было управляемо женщинами: в их руках были законодательство и расправа его. Французский язык в их глазах был один способен выражать благородные чувства, высокие мысли и все тонкости ума, и он же был их исключительная собственность. И жены чиновников, жительницы предместий Петербурга, и молодые дворянки в Москве и в провинциях думают смешным образом пользоваться одинаковыми с ними правами. Какие дуры!

Французский подходит для этой цели, потому что, будучи светским и домашним языком российского дворянства, он также был языком романтических чувств и преданности. Французские тексты, в частности эпистолярные романы, служили образцом для российских женщин, которые желали писать в подобном ключе, но не хотели выходить за рамки существующих норм женского самовыражения. Для Якушкиной статус французского как языка любви подкрепляется еще и тем обстоятельством, что сама она, очевидно, не говорит по-французски в повседневной жизни со своими близкими: дома с детьми, слугами и матерью она общается по-русски. Она рассказывает, как говорила маленькому сыну Вячеславу о любви к его отцу по-французски («comme j’aime papa» [«как я люблю папу»]), после чего ей пришлось перевести эту фразу на русский, чтобы Вячеслав ее понял. В то же время автор дневника отказывается от французского, языка любви, чтобы выразить особенно сильные чувства. По этой причине Якушкина иногда переходит на русский, чтобы включить в запись такие нежные слова, как «душка» и «милушка», которыми, она, возможно, называла мужа, когда они были наедине.

Во-вторых, дневник позволяет Якушкиной определить себя и свою роль, как это часто было с авторами дневников. С его помощью она показывает, что может играть роль, предписанную ей обществом, то есть быть покорной мужу, который в ее тексте предстает строгой мужской фигурой с четкими представлениями о том, как ей — женщине, жене и матери — подобает вести себя на публике. Она рассказывает о здоровье и поведении сыновей, демонстрируя, что исполняет свой долг и волю Ивана: «Le soir comme je te l’ avais promis je dessinais a [sic, то есть pour] Wecheslas» («вечером я рисовала Вячеславу, как обещала тебе»), — пишет она. Далее она сообщает о том, как отчитывала няню сыновей, оставаясь при этом вежливой, как подобает даме. И мы можем заключить, что она ведет хозяйство строго, но сохраняя достоинство. Таким образом, именно в дневнике Якушкина может показать, что она держит себя как подобает женщине, и нарисовать свой идеальный образ.

Язык в дневнике Якушкиной имеет черты, характерные и для других текстов этого жанра. Как и другие женщины, которые вели дневники, Якушкина плохо различает омофоничные формы и поэтому совершает ошибки в окончаниях французских слов. Например, она пишет: «j’etait [etais]» («Я была») и «Dieu m’avait inspirait [inspire]» («Бог меня вдохновил»). В дневнике она часто переключается с одного языка на другой, что было обычно как для дневников, так и для личных писем, особенно, по всей видимости, начиная с 1820-х годов, когда русский язык стал чаще встречаться в дворянских текстах. Переход с одного языка на другой обусловлен теми же факторами, которые мы отмечали, говоря о личной переписке: использованием топонимов, личных имен и названий характерных русских предметов или явлений. Поэтому, как и Семен Воронцов, она пишет по-русски «шлафрок» во французском тексте, хотя и в несколько иной форме («шлафорок»), так как говорит о будничной одежде, использовавшейся в России в это время. Якушкина также обращается к русскому языку, описывая жизнь детей. «Les enfants qui ont beaucoup d’ esprit, — пишет она, — ne sont pas долговешни» («говорят, что умные дети недолговешни»).

Несмотря на то что она начинает предложение по-французски, Якушкина, несомненно, имеет в виду русскую пословицу «затейливые ребята недолговечны», которая, возможно, была произнесена в разговоре с детьми. Как и другие авторы дневников, она переходит на русский язык, когда приводит слова детей или собственные фразы из разговоров с детьми или их няней, обращаясь к языку, на котором эти фразы были сказаны.

---

Французский язык в России. Социальная, политическая, культурная и литературная история / Дерек Оффорд, Владислав Ржеуцкий и Гезине Арджент; пер. с англ. К. Овериной под ред. В. Ржеуцкого. — М.: Новое литературное обозрение, 2022. — 888 с.: ил. (Серия Studia Europaea)

---

Читайте на сайте журнала главы из других книг издательства:

Пушкин и Гюго: «Поэтические разногласия» — глава из книги Веры Мильчиной «И вечные французы…»
Арена катастроф: глава из книги Владислава Дегтярева «Барокко как связь и разрыв»
Герои своего времени: глава из книги Клэр И. Макколлум «Судьба Нового человека»
Анна Пожидаева «Сотворение мира в иконографии средневекового Запада»: глава из книги
История искусства в газете. Отрывок из книги Киры Долининой «Искусство кройки и житья»
«Очерки поэтики и риторики архитектуры»: глава из книги Александра Степанова
«Митьки» и искусство постмодернистского протеста в России: глава из книги Александара Михаиловича
«Звук: слушать, слышать, наблюдать» — главы из книги Мишеля Шиона
Шпионские игры Марка Фишера: глава из книги «Призраки моей жизни»