Период между 150 и 750 годами н. э. — эпоха, в которую навсегда исчезают казалось бы самые незыблемые античные институты. К 476 году в Западной Европе прекратила свое существование Римская империя, а к 655 году на Ближнем Востоке — Персидская империя. Книга «Мир поздней Античности», выпущенная издательством «Новое литературное обозрение», ставшая уже классическим исследованием — это попытка понять, что отличало позднеантичный мир от классической античной цивилизации и как эти перемены предопределили разные пути развития Европы и Ближнего Востока. Ее автор Питер Браун, профессор истории Принстонского университета, один из основоположников позднеантичных штудий, исследует социальные трансформации и реакцию современников на них, чтобы ответить на один из ключевых вопросов мировой истории: как и почему средиземноморский мир около 200 года н. э. распался на три различных общества Средневековья — католическую Западную Европу, православную Византию и исламский Ближний Восток?

В рубрике «Книжное воскресенье» журнал Точка ART публикует фрагмент главы, рассказывающей и преобразованиях в западном обществе в период с 450 по 650 годы.

Вторжения варваров не разрушили западное римское общество, но кардинальным образом повлияли на уровень жизни в западных провинциях. Имперское правительство, которое теперь размещалось в Равенне, потеряло такое количество земель и налогов, что так и не смогло оправиться от банкротства и прекратило существовать в 476 году. Сенаторы потеряли доходы от своих разрозненных владений.

Часть убытков они смогли возместить за счет всевозможных юридических уловок и непомерной арендной платы в тех областях, где их влияние было наиболее сильным. Крупные землевладельцы Италии и Галлии, чья власть так сильно зависела от крестьянства, были жалким охвостьем некогда богатых землевладельцев-«абсентеистов» прошлого века. Пострадали и коммуникации. В конце IV века римлянки, принадлежавшие к сенаторской аристократии с се- вера Испании, свободно путешествовали по территории всей Восточной империи. А в V веке епископ из Астурии почти не имел представления о том, что происходит вне его провинции. В Западной Европе V век был временем сужения горизонтов, усиления местных связей и укрепления старых уз верности.

Сразу после разграбления Рима кафолическая Церковь заявила о своем единстве: после 411 года был преодолен раскол в Африке, в 417 году пелагиане были изгнаны из Рима. Люди чувствовали, что не могут позволить себе тех бурных религиозных споров, которые велись в более спокойный век. Последние язычники сплотились вокруг Церкви. Их культура и патриотизм внесли свой вклад в формирование четких границ христианства: например, на мозаиках, появившихся в Санта-Мария-Маджоре в 431 году, в сцене принесения Христа во Храм в качестве Храма на заднем плане изображен старый Templum Urbis. Лев I (440–461) — первый папа, происходивший из консервативной сельской местности Рима, — воспевал Рим как кафедру святого Петра почти теми же словами, которыми Симмах воспевал капитолийских богов. В мире, в котором все отчетливее ощущалось присутствие «неримского», кафолическое христианство стало единственной «римской» религией.

Эта новая религиозная солидарность послужила укреплению местных связей. Ярче всего это проявилось в Галлии. Провинциальные аристократы Галлии всегда оставались верны родине и одновременно были успешными ходатаями при дворе. Традиция, начатая в Трире в IV веке, была с упоением продолжена при эксцентричных варварских дворах V века. Сидоний Аполлинарий (ок. 431–489) владел тонким искусством обеспечивать успех прошения, тактично проигрывая в нарды вестготскому королю Теодориху в Тулузе.

Недавно возникшие варварские королевства предоставляли придворным широкие возможности для раскрытия своих талантов. Несмотря на свои предрассудки, местные сенаторы быстро осознали, что присутствие поблизости сильного человека с боеспособным войском имеет свои преимущества. Недавно обретенное богатство вызвало распри среди варварской знати, чем и пользовались римляне.

Обыкновенно они советовали королям в борьбе с непокорными последователями основывать сильные династии по имперскому образцу. Типичным примером выживания римского ученого-бюрократа при варварском дворе является Кассиодор (ок. 490 — ок. 583) — министр короля остготов Теодориха и его преемников в Италии. Кассиодор оформлял королевские эдикты в традиционном стиле, умело представлял Теодориха и его семью как «философов-правителей» (едва ли он мог назвать их легитимными правителями Рима) и даже написал «Историю готов», в которой изобразил и племя вообще, и семью Теодориха в частности как полноправных участников истории Средиземноморья, начиная со времени Александра Великого.

Проще говоря, римляне пришли к пониманию, что знакомое зло лучше незнакомого. В Аквитании присутствие вестготов ограждало виллы Сидония и его друзей от таких племен, как саксы, которые, как было известно, терроризировали Британию. В 451 году именно местные сенаторы убедили вестготов присоединиться к римской армии, чтобы сдержать лавину гуннов под предводительством Аттилы.

Благодаря присутствию варварских гарнизонов в Галлии деревни Гаронны и Оверни до сих пор носят имена семей, которым они принадлежали в V веке, тогда как в Британии после вторжения саксов ни одно название римского поместья не сохранилось.

Политика римских придворных при варварских дворах касалась местной повестки. Идея объединенной Западной империи все чаще игнорировалась людьми, которые искренне любили малый мирок своих провинций. В письмах Сидония Аполлинария за маской сенаторского otium проглядывают вполне устоявшиеся увлечения аристократа, поселившегося в сельской местности. В письмах Симмаха мы видим только стиль жизни — читая послания Сидония, мы переносимся в совершенно определенные пейзажи его любимого Клермона, «где пастбища венчают вершины холмов, а виноградники покрывают склоны, где виллы возвышаются среди равнин, а крепости громоздятся на скалах, то там, то тут леса и поляны, а реки омывают крутые берега…»

Такое укрепление местных связей во всех провинциях сделало Италию «географическим понятием», которым ей и суждено было остаться. Север и Юг на тот момент уже разительно отличались друг от друга. Епископы и землевладельцы Севера давно привыкли к присутствию военного варварского правительства. Они чувствовали себя как дома при дворе Одоакра (476–493) и, позже, при дворе Теодориха в Равенне. Пересечь Апеннины означало попасть в другой мир, где королевский двор был далеко-далеко, а прошлое вездесущим. В Риме огромные христианские базилики и яркие воспоминания затмевали настоящее.

Двойная олигархия сенаторов и клира — теперь тесно связанных между собой — поддерживала полную изоляцию блистательного города. Что характерно, Сенат снова получил право чеканить монеты, которого он был лишен с конца III века. Как только в 476 году западные императоры были свергнуты, портрет императора аккуратно сменили на изображение Ромула и Рема, которых вскармливает волчица, и девиз Roma invicta — «Непобедимый Рим». Таким образом, романтическая идеология Roma aeterna заполнила вакуум верховной власти, возникший с окончанием легитимного римского правления в Италии. Мы видим «Римлян из Рима» конца V и начала VI века на консульских диптихах: напряженные фигуры консулов, непомерно маленькие на фоне огромной фигуры Ромы.

В своей фамильной библиотеке сенатор Боэций (ок. 480–524) мог приобщиться к интеллектуальному богатству, основание которого было положено еще в период латинского ренессанса IV века. Боэций заложил основания средневековой логики, опираясь на книги, которыми владели еще его прапрадеды; его «Утешение философией» до сих пор озадачивает нас: как твердо придерживающийся христианства римский аристократ VI века, находясь пред лицом смерти, мог искать утешения в дохристианской мудрости древних. Теодорих казнил Боэция по обвинению в измене в 525 году: этим он нанес ловкий удар по наиболее выдающемуся и, таким образом, наиболее изолированному члену враждебной группы. Гордый и одинокий Боэций пошел на смерть за то, что слишком хорошо жил жизнью, которая сохранила все римское — все, кроме императора.

После 533 года римский император вернулся на запад Средиземноморья. Армии Юстиниана покорили Африку в 533 году одним ударом; в 540 году его полководец Велизарий вошел в Равенну. Успехи военных кампаний Юстиниана были сведены на нет из-за возобновившейся персидской угрозы (в 540 году), из-за ужасной чумы, которая неистовствовала в мире (с перерывами) с 540 года, и из-за падения дунайской границы под ударами первых славянских вторжений в 548 году. Тем не менее римляне продолжали править в Равенне, Риме, Сицилии и Африке еще несколько столетий.

Неожиданная интервенция имперских армий оказалась серьезным испытанием для относительно сильных, но разрозненных групп римского общества в Италии и Африке. Для сенаторской аристократии повторное завоевание Юстиниана было катастрофой. Восточный самодержец, располагающий умелыми сборщиками налогов, не был тем императором, на которого они рассчитывали. Войны Юстиниана в Италии означали для этой хрупкой олигархии конец привычного образа жизни. Полные горечи обвинения со стороны итальянских сенаторов были поддержаны даже запуганной аристократией Константинополя: они омрачают страницы классического описания войны с готами Прокопия Кессарийского и взрываются бессильной яростью против Юстиниана на страницах «Тайной истории» того же автора.

Но не стоит судить об успехе Юстиниана на Западе по судьбе одной сильно обособленной социальной группы. Христианское духовенство не разделяло недовольство римского Сената. Римская Церковь освободилась от арианского правления и присоединила обширные владения арианских церквей. Рим имел непререкаемый авторитет при Григории I (589–603). В этом сложном человеке клерикальные наклонности римской аристократии — о том, что они были, говорит наличие в его семье священников и пап — достигли своего апогея. В обширной библиотеке своего родственника — папы Агапита (535–536) — Григорий получил представление, к примеру, об Августине на таком уровне, какой был доступен только аристократу. Пламя платонического мистицизма, которое перешло от Плотина к Августину, вновь вспыхнуло в проповедях Григория.

Памятуя об обычае, когда-то соблюдавшемся людьми его класса, Григорий всегда держал дом открытым для римлян: он щедро расточал тщательно оберегаемые доходы Церкви на зерно для бедных и пожизненные пенсии для бедствующих сенаторов. Его эпитафия гласила: «консул Божий». И в то же время Григорий являл собой не просто пережиток аристократического римского прошлого.

Он жил в тот век, когда Рим был уже целое поколение как интегрирован в Восточную Римскую империю. Его аскетизм, его восприимчивость к благочестию масс (что демонстрируют истории о чудесах, вошедшие в его «Беседы»), его строгое понимание должности епископа (что наглядно видно в «Пастырском правиле») превращают его в латинскую версию грозных праведников, которые, будучи патриархами Константинополя, Антиохии, Иерусалима и Александрии, сохраняли эти великие города для византийских императоров.

---

Мир поздней Античности: 150–750 гг. н. э. / Питер Браун; пер. с англ. С. А. Воронцова (главы 2–8, 11–16), Е. Ю. Рещиковой (главы 1, 9, 10), М. Ю. Биркина (предисловие). — М.: Новое литературное обозрение, 2024. — 256 с.: ил. (Серия «Studia religiosa»)

Купить книгу со скидкой Купить в Лабиринте

---

Главы из других книг издательства на сайте журнала:
Книга про Иваново: город невест и художников глазами Дмитрия Фалеева
Разговоры со студентами: глава из книги Дмитрия Крымова «КУРС»
Иван Чуйков, художник, владеющий словом: глава из книги «Разное»
«Джотто и ораторы»: глава из книги Майкла Баксандалла
«Новое недовольство мемориальной культурой»: глава из книги Алейды Ассман
Последние романтики: глава из книги Михаила Вайскопфа «Агония и возрождение романтизма»
На сломе эпох: глава из книги «Иван Жолтовский. Опыт жизнеописания советского архитектора»
«Театр Роберта Стуруа»: глава из книги Ольги Мальцевой