Эмигрантское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа: глава из книги Ольги Матич «Музеи смерти»
Погребение является одним из универсальных институтов, необходимых как отдельному человеку, так и целому обществу для сохранения памяти об умерших. Похоронные обряды, регламентированные во многих культурных традициях, структурируют эмоции и поведение не только скорбящих, но и всех присутствующих. Ольга Матич, литературовед и культуролог, профессор emeritus Калифорнийского университета в Беркли, автор книги «Музеи смерти. Парижские и московские кладбища», вышедшей в издательстве «Новое литературное обозрение», описывает кладбища не только как ценные источники местной истории, но прежде всего — как музеи искусства, исследуя архитектурные и скульптурные особенности отдельных памятников, надгробные жанры и их художественную специфику, отражающую эпоху: барокко, неоклассицизм, романтизм, модерн и так далее.
В книге идет речь о главных парижских кладбищах (Пер-Лашез, Монпарнас, Монмартр и Пасси), о кладбищах московских (Донское, Новодевичье, Введенское и Ваганьковское), а также об эмигрантском кладбище Cент-Женевьев-де-Буа. Отрывок из главы об этом главном некрополе первой эмиграции, который находится в предместье Парижа, журнал Точка ART публикует в рубрике «Книжное воскресенье».
XII. Эмигрантское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа
Главный некрополь первой эмиграции находится в предместье Парижа Saint-Genevieve-des-Bois. Как известно, после Октябрьской революции именно в Париж эмигрировало наибольшее число русских философов и ученых, политических и военных деятелей, писателей, художников и архитекторов. В Париже издавались самые важные русские газеты — демократические «Последние новости» под редакцией П. Н. Милюкова, умеренно консервативное «Возрождение» П.Б. Струве, — а также журналы, самым влиятельным из которых стали «Современные записки», печатавшие художественную литературу, критику и статьи на общественно-политические темы.
Конечно, не все, но очень многие русские парижане похоронены на Сент-Женевьев-де-Буа, причем не только старые эмигранты, но и представители третьей эмиграции, уехавшие из Советского Союза в 1970-е годы.
В 2001 году Андрей Битов описал свое посещение кладбища как акт поминовения: «От людей остались только тени и эти начертания букв… Точно это были буквенные тени. Тени от букв. Я не видел даже очертания памятников! Только висели в воздухе имена. И я думал: что же это такое? Что это за ненависть была такая? Как она могла извергнуть из себя, из России такой поток имен?! А когда они на кладбище вновь становятся толпой — это так же, как они сходили, сходили, сходили с парохода — в Стамбул. В инобытие».
Для Битова кладбище становится именословом старой эмиграции, топографией ее смерти. И, как правило, прогулка по Сент-Женевьев-де-Буа сводится в первую очередь к чтению имен тех, кто захоронен в его тенистых аллеях, а не к рассматриванию надгробий. Сент-Женевьев-де-Буа стало посмертным домом старых эмигрантов: мы посещаем его, чтобы ознакомиться с их историей, прочитать своего рода летопись парижской эмиграции. Подобно любому кладбищу, оно представляет собой хронотоп на пересечении памяти (время) и ландшафта смерти (пространство).
Первое впечатление — бесконечные ряды православных крестов, в основном каменных и белых, перемежающихся иногда деревянными, иногда под крышей. Сент-Женевьев-де-Буа, как и другие знаменитые парижские некрополи, кладбище садово-парковое, кое-где здесь растут березы — в память о России.
Если на кладбище как таковом присутствует историческое время, то в отсвечивающих и отражающих поверхностях надгробий — время сегодняшнее, подвижное, зависящее от времени дня. Черный крест на могиле знаменитого поэта и барда Александра Галича (с. 1977) отражает его надгробную плиту, кресты напротив и природу; а из-за памятника виден серый крест на другой могиле, будто бы сливающийся с крестом на могиле Галича.
Самые необычные надгробия на Сент-Женевьев-де-Буа были созданы в fi n de siecle ХХ века. Одно из них принадлежит Гайто Газданову (с. 1971), представителю младшего поколения писателей старой эмиграции, автору замечательного дебютного романа «Вечер у Клер» (1930), в котором важную роль играют время и воспоминания — восстановление памяти (в том числе о Гражданской войне) русского эмигранта, живущего в Париже. Многие считают Газданова лучшим прозаиком первой эмиграции после Набокова. Он очень бедствовал; как и многие бывшие военные, четверть века работал парижским таксистом.
Газданов воевал в Добровольческой армии в Дроздовском полку, а во время Второй мировой войны принимал участие во французском Сопротивлении. Его этническая идентичность стала одной из причин для обновления заброшенной могилы Газданова: его российские поклонники осетинского происхождения финансировали установку нового надгробия на Сент-Женевьев-де-Буа в 2001 году, через тридцать лет после смерти писателя; среди них дирижер и художественный руководитель Мариинского театра Валерий Гергиев и предприниматель Таймураз Боллоев, директор пивного завода «Балтика». Автор памятника — московский скульптор Владимир Соскиев, тоже осетин. Можно сказать, что эффигия на могиле Газданова (помимо у Борисова-Мусатова на берегу Оки) — явление скорее уникальное и в самой России, и в эмиграции. (Вспомним эффигии на могильных плитах или постаментах в парижских некрополях XIX века.)
Надгробие Газданова изображает страждущего мужчину, лежащего на могильной плите: голова откинута, одна рука драматически прижата ко лбу. Как и эффигии французских революционеров Г. Кавеньяка на Монмартре и более известного Л.О. Бланки на Пер-Лашез, Газданов обнажен, нижняя часть тела покрыта буркой (в некоторых похоронных традициях на Северном Кавказе покойника заворачивают именно в бурку).
Другое необычное надгробие на Сент-Женевьев-де-Буа находится на могиле великого артиста балета и хореографа Рудольфа Нуреева (с. 1993), который завещал себя похоронить именно на этом кладбище. Памятник создан по эскизу его друга, художника Парижской оперы Эцио Фриджерио; торжественное открытие состоялось в 1996 году. Это саркофаг, покрытый разноцветным мозаичным ковром с бронзовой бахромой. Известно, что Нуреев коллекционировал восточные ковры. Изготовленное в Равенне и Париже роскошное надгробие — с расстояния (а для некоторых и вблизи) ковер кажется настоящим — профинансировали богатые друзья Нуреева, как и покупку большого участка на кладбище. Это единственный памятник в своем роде; рядом, как полагается, стоит скамейка. Некоторые посетители, однако, считают его слишком ярким, особенно по сравнению с окружающими могилами (в основном с белыми каменными крестами).
Алфавитный список захоронений на Сент-Женевьев-де-Буа (1995) историка-некрополиста и генеалога Ивана Грезина — очень ценный материал для исследователей4. Им воспользовался Борис Носик, автор наиболее полного путеводителя по Сент-Женевьев-де-Буа, который, однако, практически не пишет о самих памятниках. В своей книге «На погосте ХX века» (2000) он, помимо известных культурных и общественных деятелей старой эмиграции, называет представителей русской аристократии, видимо, пленившей умы современных россиян. Из приблизительно трехсот упомянутых могил одна треть принадлежит именно им, хотя многие из них не имели никакого отношения к эмигрантской культурно-общественной жизни, а их надгробия в основном малоинтересны. В путеводителе также названы сорок генералов и адмиралов царской и белой армии.
Начнем с политических деятелей. В склепе под Успенским храмом лежит консервативный (чтобы не сказать реакционный) царский премьер-министр Владимир Коковцов (1911-1914), а на самом кладбище — князь Георгий Львов, первый председатель Временного правительства, начинавший в партии конституционных демократов, а затем ставший прогрессистом.
Из членов Государственной думы там похоронены кадеты Василий Маклаков (член центрального комитета), Алексей Бакунин, Николай Волков и Петр Струве (на его могиле стоит резной деревянный крест под крышей); члены прогрессистской фракции Александр Коновалов (текстильный фабрикант) и Иоанн Титов (священник); октябристы Александр Голицын, Василий Кочубей, Иван Куракин, Дмитрий Милорадович, Николай Нечаев, Василий Остроградский, Никанор Савич, Николай Сомов, Михаил Стахович и Николай Шидловский; митрополит Евлогий (Георгиевский) от фракции националистов (в крипте под Успенским храмом); Василий Зверев от правой фракции и Александр Ратьков-Рожнов от фракции центра; социал-революционер Николай Долгополов; социал-демократ (большевик) Григорий Алексинский, порвавший с партией вскоре после Февральской революции. В 1917 году Волков, Коновалов, Маклаков и Савич принимали участие во Временном комитете Государственной думы; Коновалов стал министром торговли во Временном правительстве, а Маклаков послом во Франции, эту должность он де-факто исполнял до 1924 года, когда Франция установила дипломатические отношения с Советским Союзом.
Самый большой памятник, посвященный участникам Белого движения, был построен в 1921 году в память погибших за границей белогвардейцев в Галлиполи — этот порт в Турции стал последним пристанищем Добровольческой армии. Галлиполийцы сложили на кладбище из собранных ими камней огромный курган, на котором установили крест. В 1949 году памятник был разрушен землетрясением. Его копия (значительно меньшего размера, по эскизам супругов Бенуа) находится теперь на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Стараниями и финансовыми вложениями парижского Общества галлиполийцев курган в память всех погибших белых воинов был воздвигнут в 1961 году. Вокруг подножья пантеона Добровольческой армии расположены плиты, посвященные памяти белых генералов: Алексеева, Врангеля, Деникина, Дроздовского, Корнилова, Кутепова, Маркова — и казачьих атаманов; курган окружают могилы галлиполийцев, других белогвардейцев и казаков. Отдельные полки Белой армии тоже имеют свои участки на кладбище, например, в память генерала Алексеева и алексеевцев; они лежат в одинаковых могилах с небольшими надгробиями, которые напоминают двухмерные белые часовни с синим куполом и крестом, — нечто подобное мы видим и на крыше главного четырехмерного памятника на постаменте. Среди отдельных участков в память погибших в Гражданской войне имеется и Мемориал казачьей славы, в центре которого стоит округлая глыба-голгофа с большим крестом; невдалеке — могила Богаевского, последнего атамана Донского войска (на ней, в отличие от плоских, горизонтальных могил, стоит высокое вертикальное надгробие).
Многочисленные каменные кресты на Сент-Женевьев-де-Буа тоже стилистически варьировались. Например, крест на могиле балерины Антонины (Нины) Нестеровской (с. 1950) обведен кружевным орнаментом; там же похоронен ее муж, Гавриил Константинович Романов (с. 1955), правнук Николая I и сын поэта К. Р. (К. К. Романова). Как и другие титулованные эмигранты, они открыли в Париже ателье моды («Бери»).
На Сент-Женевьев-де-Буа похоронены многие артисты балета, среди прочих Сергей (Серж) Лифарь (с. 1986), хореограф и солист «Ballets russes» Дягилева в 1920-х годах, а также его любовник. Надгробие Лифаря напоминает о стиле русской часовни с куполом, но, в отличие от канонического образа, камень черный.
Белое надгробие на могиле Ольги Преображенской, прима-балерины Императорского балета в Петербурге, тоже отчасти следует этому стилю, но на нем нет купола. Там же лежит знаменитая балерина Матильда Кшесинская (с. 1971), любовница Николая II до его вступления на престол. Замуж она вышла за кузена Николая, Андрея Владимировича Романова, и похоронена в его могиле.
Мода на балерин в доме Романовых приводила к морганатическим бракам, как и в случае Нестеровской и князя Гавриила. Там же похоронены дочь сестры Николая II Ксении — Ирина (с. 1983) и ее муж Феликс Юсупов (с. 1967); на их могиле стоит ничем не примечательный каменный крест. Юсуповым принадлежал самый известный в Париже русский дом моды «IRFE» (по первым двум буквам их имен), что было вполне в духе двадцатых — когда процветала мода на все русское, особенно на русскую аристократию. В этом доме моды работали многие эмигранты, включая брата Ирины и его жену1. Юсуповы преуспевали, но к концу 1930-х их финансовое положение значительно ухудшилось.
Еще четыре необычных надгробия на Сент-Женевьев-де-Буа. У театрального режиссера и теоретика Николая Евреинова (с. 1953) стоит его портрет в бронзовом рельефном медальоне, водруженный на узкий двухмерный чугунный постамент с узором, напоминающим кладбищенскую решетку. Портрет изготовила скульптор Клеопатра (Клео) Беклемишева4. Примечательно, что помимо фотографий на кладбище редко встречаются портретные изображения усопших или их скульптурные бюсты. Памятник на могиле писателя Корсака (псевдоним Вениамина Завадского, с. 1944) необычен тем, что это копия конкретной сельской колокольни в Псковском районе. Корсак был автором романов о Гражданской войне и эмиграции, пред назначенных для широкого русского читателя1. На стене под окнами выгравирована не только стандартная информация о Завадском, но и названия всех его произведений. В создании памятника по проекту его жены опять-таки участвовал Бенуа.
На Сент-Женевьев-де-Буа похоронен авангардист Антуан (Натан) Певзнер (с. 1962), брат Наума Габо; оба были конструктивистами, затем стали известными кинетическими скульпторами объектов, изображающих движение (время) в пространстве. Певзнер был евреем, но исповедовал православие; на его могиле стоит большой православный крест, который здесь не виден, а рядом с ним — его абстрактная кинетическая скульптура «Последний полет». Самый известный необычный памятник установлен на могиле кинорежиссера Андрея Тарковского (с. 1986), эмигранта брежневской эпохи. Надгробие в виде каменной глыбы с крестом, символизирующее Голгофу, воздвигли только в 1994 году; на его открытии были зачитаны письма Ельцина и Горбачева. Крест, нарисованный в свое время Тарковским, стоит сбоку, а семь ступеней — по числу фильмов и, видимо, означающие голгофу Тарковского — ведут к верхней точке; расположенная слева эпитафия гласит: «Человеку, который увидел ангела».
В моем восприятии асимметричная композиция памятника по эскизу Ларисы Тарковской отличается некоторой дисгармонией, но она и создает необычность. После смерти Тарковского положили в могилу никому не известного казацкого есаула Владимира Григорьева. Отпевание проходило в парижском соборе Святого Александра Невского, на паперти Мстислав Ростропович играл «Сарабанду» Баха, народ толпился в церкви и во дворе. Среди многих других на похоронах присутствовали певица Галина Вишневская, жена Ростроповича, Владимир Максимов, редактор влиятельного журнала третьей эмиграции «Континент», вдова Владимира Высоцкого Марина Влади, французская актриса из семьи старых эмигрантов.
Помимо Тарковского и Нуреева, Сент-Женевьев-де-Буа стал некрополем и других известных эмигрантов, в основном тоже брежневской эпохи: поэта Галича (его памятник мы видели), диссидента Андрея Амальрика2 (с. 1980), писателя Виктора Некрасова (с. 1987). Нуреев и Тарковский были невозвращенцами; они остались на Западе с разрывом в двадцать лет (первый в 1961 году, второй в 1982-м); большинство остальных (Амальрик и Некрасов, как и Панин и Максимов) уехали из Советского Союза в середине 1970-х.
Словно энциклопедия эмигрантской жизни, кладбище Сент-Женевьев-де Буа хранит память о людях, десятилетиями живших, по расхожему определению, в «изгнании». В 1927 году Нина Берберова по-другому определила их изначальную миссию за границей: «мы не в изгнании — мы в послании». Спустя тридцать лет литературовед Глеб Струве, сын Петра Струве, назвал свою книгу об эмигрантской литературе .Русская литература в изгнании. (1956) — к тому времени идея «послания» потеряла свое значение. Что касается «изгнания», лет тридцать спустя это можно было сказать о таких видных представителях советской культуры, как Галич, Некрасов, Тарковский, которые, скорее всего, и ощущали себя изгнанниками.
Вместо характерного для энциклопедии алфавитного списка известных людей, погребенных на кладбище (как у Грезина), или путеводителя по нему (по примеру Носика) я попыталась создать нарратив, в котором художественные и типологические стороны некоторых надгробных памятников играют не меньшую роль, чем достижения лежащих под ними. Как и у Носика, в моем нарративе присутствуют и история, и политика (последняя связана отчасти с Думой, Гражданской и Второй мировой войнами). Что касается надгробных жанров, я уделила больше всего внимания белой часовенной стеле в стиле модерн, так как она наиболее характерна для Сент-Женевьев-де-Буа и, вполне возможно, впервые появилась именно здесь. К сожалению, о ней почти ничего не написано, как и об эффигии на могиле Газданова.
Ставшие своего рода символом утерянной родины, варианты часовенного надгробия распространились и на другие эмигрантские кладбища. По инициативе и при финансовой поддержке Екатерины Фишер на русском кладбище Кокад, например, в 1967 году возникла часовня-усыпальница в память русских воинов, под которой сама она и похоронена. Русское кладбище в Ницце на холме Кокад над Средиземным морем было основано еще при Александре II, в 1867 году, с названием Николаевское. На Лазурном Берегу жило немало русских аристократов, включая Романовых, многие из них лежат на Кокад.
Музеи смерти: Парижские и московские кладбища / Ольга Матич. — М.: Новое литературное обозрение, 2021. — 280 с.: ил. (Серия «Критика и эссеистика»)
Купить книгу со скидкой 30% Купить в ЛабиринтеЧитайте на нашем сайте отрывки из других книг издательства:
«Польский театр Катастрофы»: глава из книги Гжегожа Низёлека
«Митьки» и искусство постмодернистского протеста в России: глава из книги Александара Михаиловича
«Звук: слушать, слышать, наблюдать» — главы из книги Мишеля Шиона
Шпионские игры Марка Фишера: глава из книги «Призраки моей жизни»
«Очерки поэтики и риторики архитектуры»: глава из книги Александра Степанова
История искусства в газете. Отрывок из книги Киры Долининой «Искусство кройки и житья»
Анна Пожидаева «Сотворение мира в иконографии средневекового Запада»: глава из книги
