Признание пришло к Амедео Модильяни только после смерти. Его короткая жизнь так необычна и трагична, что больше напоминает сценарий фильма, чем правдивую историю французского творца итальянского происхождения. За отведенные ему 35 лет он не только состоялся как художник, но и породил множество мифов, развенчать которые пытается его дочь Жанна, начиная биографию отца с самого начала — истории семьи Модильяни. Еще более полно многогранная личность «великого Моди» раскрывается в воспоминаниях его друзей и современников.

Главы новой книги издательства «БуксМАрт» «Амедео Модильяни в воспоминаниях дочери и современников» написаны Жанной Модильяни, Анной Зборовской, Жаном Кокто, Ильей Эренбургом, Ладо Гудиашвили и Анной Ахматовой. Воспоминания русской поэтессы о встречах с итальянским художником в Париже в 1911 году читайте в рубрике «Книжное воскресенье».

Я очень верю тем, кто описывает его не таким, каким я его знала, и вот почему. Во‑первых, я могла знать только какую‑то одну сторону его сущности (сияющую) — ведь я просто была чужая, вероятно, в свою очередь, не очень понятная двадцатилетняя женщина, иностранка; во‑вторых, я сама заметила в нем большую перемену, когда мы встретились в 1911 году. Он весь как‑то потемнел и осунулся.

В 10‑м году я видела его чрезвычайно редко, всего несколько раз. Тем не менее он всю зиму писал мне (Я запомнила несколько фраз из его писем, одна из них «Vous etes en moi comme une hantise» («Вы во мне, как наваждение»). Прим. А. Ахматовой). Что он сочинял стихи, он мне не сказал. Как я теперь понимаю, его больше всего поразило во мне свойство угадывать мысли, видеть чужие сны и прочие мелочи, к которым знающие меня давно привыкли. Он все повторял: On communique (Передача мыслей — фр.). Часто говорил: «II n’y a que vous pour realiser cela» (О, это умеете только вы — фр.).

Вероятно, мы оба не понимали одну существенную вещь: все, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его — очень короткой, моей — очень длинной. Дыхание искусства еще не обуглило, не преобразило эти два существования, это должен был быть светлый легкий предрассветный час. Но будущее, которое, как известно, бросает свою тень задолго перед тем, как войти, стучало в окно, пряталось за фонарями, пересекало сны и пугало страшным бодлеровским Парижем, который притаился где‑то рядом. И все божественное в Амедее только искрилось сквозь какой‑то мрак.

У него была голова Антиноя и глаза с золотыми искрами, — он был совсем не похож ни на кого на свете. Голос его как‑то навсегда остался в памяти. Я знала его нищим, и было непонятно, чем он живет. Как художник он не имел и тени признания. Жил он тогда (в 1911 году) в Impasse Falguiere (В тупике Фальгьер — фр.).

Беден был так, что в Люксембургском саду мы сидели всегда на скамейке, а не на платных стульях, как было принято. Он вообще не жаловался ни на совершенно явную нужду, ни на столь же явное непризнание. Только один раз в 1911 году он сказал, что прошлой зимой ему было так плохо, что он даже не мог думать о самом ему дорогом.

Он казался мне окруженным плотным кольцом одиночества. Не помню, чтобы он с кем‑нибудь раскланивался в Люксембургском саду или в Латинском квартале, где все более или менее знали друг друга. Я не слышала от него ни одного имени знакомого, друга или художника, и я не слышала от него ни одной шутки. Я ни разу не видела его пьяным, и от него не пахло вином. Очевидно, он стал пить позже, но гашиш уже как‑то фигурировал в его рассказах. Очевидной подруги жизни у него тогда не было. Он никогда не рассказывал новелл о предыдущей влюбленности (что, увы, делают все). Со мной он не говорил ни о чем земном. Он был учтив, но это было не следствием домашнего воспитания, а высоты духа.

В это время он занимался скульптурой, работал во дворике возле своей мастерской (в пустынном тупике был слышен стук его молоточка) в обличии рабочего. Стены его мастерской были увешаны портретами невероятной длины (как мне теперь кажется — от пола до потолка). Воспроизведения их я не видела — уцелели ли они? Скульптуру свою он называл la chose (Вещь -фр.) — она была вы-
ставлена, кажется, у Independants (У Независимых (фр.). — Общество Независимых художников — созданное в Париже в 1884 году объединение художников.) в 1911 году.

Он попросил меня пойти посмотреть на нее, но не подошел ко мне на выставке, потому что я была не одна, а с друзьями. Во время моих больших пропаж исчезла и подаренная им фотография этой вещи. В это время Модильяни бредил Египтом. Он водил меня в Лувр смотреть египетский отдел, уверял, что все остальное (tout le reste) недостойно внимания. Рисовал мою голову в убранстве египетских цариц и танцовщиц и казался совершенно захвачен великим искусством Египта.

Очевидно, Египет был его последним увлечением. Уже очень скоро он становится столь самобытным, что ничего не хочется вспоминать, глядя на его холсты. Теперь этот период Модильяни называют Periode negre (Негритянский период — фр.). Он говорил: «Les bijoux doivent etre sauvages» (Драгоценности должны быть дикарскими — фр. no поводу моих африканских бус) и рисовал меня в них. Водил меня смотреть le vieux Paris derriere le Pantheon (Старый Париж за Пантеоном — фр.) ночью при луне. Хорошо знал город, но все‑таки мы один раз заблудились. Он сказал: «J’ai oublie qu’il у a une ile au milieu» (Я забыл, что посередине находится остров (Святого Людовика) — фр.). Это он показал мне настоящий Париж.

По поводу Венеры Милосской говорил, что прекрасно сложенные женщины, которых стоит лепить и писать, всегда кажутся неуклюжими в платьях. В дождик (в Париже часто дожди) Модильяни ходил с огромным очень старым черным зонтом. Мы иногда сидели под этим зонтом в Люксембургском саду, шел теплый летний дождь, около дремал le vieux palais a l’ltalienne (Старый дворец в итальянском вкусе — фр.), а мы в два голоса читали Верлена, которого хорошо помнили наизусть, и радовались, что помним одни и те же вещи.

Я читала в какой‑то американской монографии, что, вероятно, большое влияние на Модильяни оказала Беатриса Х. (Цирковая наездница из Трансвааля (см. статью P. Guillaume «Les arts a Paris», 1920, № 6, с. 1–2). Подтекст, очевидно, такой: «Откуда же провинциальный еврейский мальчик мог быть всесторонне и глубоко образованным?» — Прим. А. Ахматовой.), та самая, которая называет его «perle et pourceau» («Жемчужина и поросенок» -фр.).

Могу и считаю необходимым засвидетельствовать, что ровно таким же просвещенным Амедей был уже задолго до знакомства с Беатрисой X., т. е. в 10‑м году. И едва ли дама, которая называет великого художника поросенком, может кого‑нибудь просветить. Первый иностранец, увидевший у меня мой портрет работы Модильяни, в ноябре 1945 года в Фонтанном Доме, сказал мне об этом портрете нечто такое, что я не могу «ни вспомнить, ни забыть», как сказал один неизвестный поэт о чем‑то совсем другом.

Люди старше нас показывали, по какой аллее Люксембургского сада Верлен с оравой почитателей, из «своего кафе», где он ежедневно витийствовал, шел в «свой ресторан» обедать. Но в 1911 году по этой аллее шел не Верлен, а высокий господин в безукоризненном сюртуке, в цилиндре, с ленточкой «Почетного легиона», — а соседи шептались: «Анри де Ренье!» Для нас обоих это имя никак не звучало. Об Анатоле Франсе Модильяни (как, впрочем, и другие просвещенные парижане) не хотел и слышать. Радовался, что и я его тоже не любила. А Верлен в Люксембургском саду существовал только в виде памятника, который был открыт в том же году. Да, про Гюго Модильяни просто сказал: «Mais Hugo — c’est declamatoire?» (А Гюго — это декламатор? — фр. Как‑то раз мы, вероятно, плохо сговорились, и я, зайдя за Модильяни, не застала его и решила подождать его несколько минут. У меня в руках была охапка красных роз. Окно над запертыми воротами мастерской было открыто. Я, от нечего делать, стала бросать в мастерскую цветы. Не дождавшись Модильяни, я ушла.

---

Амедео Модильяни в воспоминаниях дочери и современников / авт.-сост. Г.Ф. Коваленко. — М.: БуксМАрт, 2020. — 384 с. — (МемуART).

Купить книгу по выгодной цене Купить в Лабиринте

---

Также читайте на нашем сайте в разделе КНИГИ:

«Митьки» и искусство постмодернистского протеста в России: глава из книги Александара Михаиловича
«Звук: слушать, слышать, наблюдать» — главы из книги Мишеля Шиона
Феномен дома в книге Гастона Башляра «Поэтика пространства»
Современное искусство через «Частные случаи» — новое исследование Бориса Гройса
Быть женщиной в XVII веке: «Дамы на обочине» Натали Земон Дэвис