Кузьма Петров-Водкин, Борис Григорьев, Роберт Фальк, Натан Альтман, Владимир Лебедев — вот неполный список имен великих художников, картины которых бережно хранятся семьей Палеевых на протяжении более чем 50-ти лет. Это единственная сохранившаяся в первозданном виде «профессорская» коллекций живописи начала XX века в Санкт-Петербурге.

До 10 июня коллекцию можно увидеть на выставке «Три петербургских коллекции» в Русском музее, а более пристально разглядеть на страницах недавно вышедшей книги голландского историка Шенга Схейена, посвященной истории формирования коллекции семьи Палеевых — «The Paleev Collection».

Редакция журнала Точка ART побывала на презентации книги и пообщалась с нынешним владельцем собрания — Владимиром Ильичем Палеевым.

[Not a valid template]

С какой целью была собрана коллекция Вашего отца: из его личного интереса к искусству данного периода или с пониманием, что это искусство проигнорировано официальными властями и его надо сохранить?

У него не было такого убеждения, что надо «положить голову» ради сохранения культуры. Это его хобби, стремление к знаниям. Он ведь выходец из еврейского местечка в Белоруссии, города Глуск. В царской России имелись ограничения для проживания евреев в столицах и обучения детей в университетах. Жившие в черте оседлости еврейские семьи, имея возможности, отправляли своих детей за знаниями в Цюрих, Берлин и университеты других городов Европы. После революции эти ограничения на проживание и получение высшего образования были сняты. Отец приехал в Петербург, потому что хотел учиться дальше и интересовался наукой. Это было ранней весной 1921 года, он поступил здесь в Политехнический институт, окончил его и работал в нем же до 1970-го года.

Как вышло так, что успешный и признанный физик сдружился с художниками? Из чего проистекал его интерес к искусству?

Это входило в комплекс интересов образованного человека того времени. Его интересовало все, есть даже забавная история о том, что он из-за этого интереса неудачно поселился тогда в Петербурге. В 1921 году он пришел в жилконтору и спросил можно ли ему поселиться где-нибудь в культурной среде, так он попал в квартиру к известному поэту Михаилу Кузьмину. Тогда уплотняли всех, даже поэтов. И оказалось, что у Кузьмина проходили встречи его друзей нетрадиционной ориентации и через месяц-полтора мой отец бежал оттуда. Хотя именно в этом доме он повстречал Александра Блока. Я узнал об этой истории, когда еще будучи школьником учил поэму «Двенадцать», отец мне тогда сказал, что «Двенадцать» не самое удачное из блоковских произведений и рассказал, как встретил его в коридоре той квартиры и видел также близко, как и меня сейчас.

Но потребность, конечно, не исчезла и он искал свой круг и общение, удовлетворяющее его интересам?

Да, но в советское время был ряд препятствий на этом пути, главное из них — до войны у отца еще элементарно не было денег. Вы можете обратить на это внимание на выставке (Прим. ред. «Три Петербургские коллекции», Русский музей) там стоит ваза — это случайный первый объект, который мой отец приобрел — это было за 20 лет до того, как он начал собирать осмысленно.

При каких обстоятельствах он приобрел эту вазу? И как начал коллекционирование впоследствии?

Он случайно зашел в Дом ленинградской торговли, в отделе фарфора увидел вазу Ломоносовского завода. Она его поразила резким несоответствием формы и содержания: революционная тематика, написанная на римской классической форме. Он ее купил и приволок домой, она ужасно тяжелая.

У нас по соседству жил профессор — Лойцянский Лев Герасимович, у него была великолепная коллекция, он начал ее собирать в послевоенное время. Отец к нему часто приходил и по делам, и по дружбе, они работали на одном факультете, видел коллекцию, был ею заинтересован, но долго не покупал ничего сам, очень тяжелое время было. Когда умер Сталин, в 1953-ем году, я заканчивал 10-ый класс, отец купил первую работу и начал приобретать больше. Потом возникла потребность учиться понимать искусство, а это тоже тогда было непросто: можно было читать дореволюционные журналы об искусстве без пропаганды соцреализма и ходить в музеи, где эти картины были весьма ограниченно представлены, репродукции были преимущественно черно-белые, то есть цвет мы вообще не могли узнать, были открыточки какие-то, но все это было не то, надо было учиться, смотреть. Затем его познакомили с Григорием Самойловичем Блохом — собирателем и учителем большинства «профессорских» коллекционеров. Блох уже ему читал лекции, демонстрируя собственное собрание. Прошло два года и отец начисто продал все, что было накоплено, хотя у него уже были хорошие работы «Союза русских художников», например, Аладжалова, Туржанского…

Известно, что с некоторыми из художников, чьи работы, вошли в коллекцию, Илья Исаакович был знаком лично.

Да, он познакомился с В. В. Лебедевым, с Н. И. Альтманом, с Р. Р. Фальком. Общаясь с ними, он выработал четкое направление своих коллекционерских интересов. Отца, например, совершенно не интересовало абстрактное искусство, он его не понимал и не хотел даже понимать. Считал, что со временем пройдет. Однако, абстрактное искусство все еще актуально…

Расскажите о Ваших воспоминаниях: каково было с юношеских лет иметь возможность общаться с этими людьми? Есть ли какие-то случаи, особенно запомнившиеся, повлиявшие на Вас?

Да, конечно, есть случаи. Я был тогда студентом. Лебедев писал мой портрет, я ему позировал. Нормальный портрет. Я приходил после жутких занятий к нему позировать. Отец мне говорил, что я могу пропускать все, но к Лебедеву опаздывать нельзя, потому что он великий художник и это останется на века, а лекции ты все равно забудешь через пару лет. И вот я приходил к нему и сидел неподвижно, 40 минут он писал, а потом был перерыв, и Лебедев мне много чего рассказывал: о дамах, которые ему позировали и к которым он, как правило, был неравнодушен, о жизни в Петербурге, о кино. Иногда он бросал кисть, садился верхом на стул, скакал, изображая немые ковбойские фильмы. Лебедев был, конечно, очень темпераментный, был спортсмен, боксер, играл на скачках — был удивительный человек. Рассказывал про революцию, как он слушал Троцкого, как делал зарисовки для окон РОСТА.

В частности, он обратил мое внимание, тогда — студента-комсомольца, на фразу: «искусство должно принадлежать народу», которую Ленин сказал в каком-то кошмаре Кларе Цеткин, а она записала на какой-то бумажке, что оно должно «быть понятно народу». И Лебедев подчеркивал, что трактовка, к которой все привыкли — неправильная — Ленин говорил не о том, что оно должно принадлежать, быть понятно народу, а должно быть им понято. А вышло, что, если искусство не понятно пролетариату — значит оно — не искусство, но ведь чтобы искусство было понято — нужно приложить какие-то пусть даже минимальные усилия и это совсем о другом. Это меня поразило. Друзья потом проверяли и это оказалось правдой. Кстати, Блох сказал, что человек, в дореволюционное время закончивший даже экстерном университет, не мог сказать откровенной глупости.

К каким экспонатам коллекции Вы относитесь с особым трепетом?

Всегда есть что-то, что больше нравится, что меньше. Моему отцу, например, нравились работы Фалька, и мне нравятся, но это не значит, что ему не нравились работы Петрова-Водкина.

Как Вам выставка, посвященная Вашей и еще двум другим коллекциям, организованная Русским музеем?

Выставка хорошая. К своим работам я привык, могу их рассматривать и в домашней обстановке. А вот там есть прекрасные работы из собрания В. П. Березовского, которые я тоже более или менее хорошо знаю. Но я не видел собрания К. А. Наумова, и там есть несколько потрясающих работ, которые на меня произвели неизгладимое впечатление.

После смерти Ильи Исаковича Ваша семья приняла решение сохранить и законсервировать коллекцию… Чем было продиктовано такое решение? Что Вы думаете о будущем семейной коллекции?

Не было финансовой возможности пополнять, а теперь, к сожалению, другое время, научный работник вряд ли самостоятельно сможет приобрести что-то стоящее. А о дальнейшей судьбе — я не хочу думать: я передам ее своему сыну, внучке, они пока расставаться с этой коллекцией не собираются.

Как Вы познакомились с автором книги? Довольны ли Вы проделанной работой?

Меня познакомил с ним Кейс тер Хорст — человек из голландского фонда Вильгельмины Янсен, поддерживающего русское искусство. Ко мне по соглашению с Министерством культуры приезжали разные увлеченные искусством люди смотреть коллекцию. Так приехал основатель этого фонда Кейс тер Хорст и мы с ним подружились, он выделил средства. Финансово я не затратил ни доллара, ни копейки на это издание.

Это первая публикация о Вашем собрании?

Были статьи в журналах. А сейчас вышли одновременно два альбома: первый с выставки, второй — этот. Эта книга была начата в 2009 году и сейчас только завершена.

Вы довольны книгой?

Я ее еще не видел, только в электронном виде пока. Я недоволен весом альбома с выставки, проходящей в Русском музее, он килограммов пять весит. (Прим. ред. Смеется).

В. И. Палеев, хранитель коллекции, о книге: «Я надеюсь эта книга найдет если не читателя, то хотя бы смотрителя».

Б. И. Кантин, коллекционер, о выставке «Три петербургских коллекции»: Выставка, конечно, изумительная. Палеевская коллекция на ней наиболее организованная, остальные коллекции более шероховато выглядят, все-таки, материал должен вылежаться: у Наумова коллекции 9 лет, кажется, а эта 50 лет собиралась. Что не работа — то шедевр.

М. А. Каменский, искусствовед, публицист, арт-критик, о выставке «Три петербургских коллекции», книге: Такие выставки в целостности представляют эпоху, целый кусок прошлого, связанный не с исследованием какого-то научного коллектива, а с индивидуальным взглядом на историю своей страны представителями одной семьи — в этом я вижу ценность этой выставки. История искусства здесь сопряжена с историей вкуса конкретных носителей духа ленинградской интеллигенции. Я сейчас говорю именно про сегмент выставки — коллекцию Палеева. Остальная часть экспозиции тоже достойная, но о ней особый разговор.

Когда выходит такой каталог — это дает возможность зафиксировать на будущее вот это представление о художественном наследии глазами шестидесятника-семидесятника на начало XX века и это, конечно, делает такой каталог уникальным, а в сочетании с выставкой это своеобразная визуализация прошлого, переносимая в настоящее, а настоящее переносится в прошлое, что позволяет достичь двойного эффекта.

---

Также читайте по теме:

Владимир Березовский: гид по выставке Натана Альтмана в KGallery
Татьяна Кустодиева: «Эрмитаж — это моя жизнь»
Юрий Гоголицын: «Она оставалась русской в чужом мире». Зинаида Серебрякова в петербургской KGallery
Русское искусство на летних аукционах Christie’s и Sotheby’s