Ирина Дрозд не нуждается в представлении. Одна из самых востребованных современных художниц России, она хорошо известна и на Западе: групповые и индивидуальные выставки прошли в Санкт-Петербурге и Москве, Париже, Лондоне, Амстердаме, Лионе и Будапеште. Ее глубоко философские работы нетривиальны, они ироничны и мастерски сделаны рукой умелого рисовальщика и колориста, отличаются оригинальной образностью, красивы.

Удивительный мир больших полотен Дрозд завязан на фантазийных персонажах, наделенных особой пластикой и качествами: ее игрушечные монстры одновременно умиляют и не на шутку пугают, порой зачаровывают, а представленные зрителю на столовых серебряных блюдах и вовсе могут вызвать отвращение.

Героини ее картин — почти всегда девочки, девушки, женщины — часто парами или двойниками, с животными или монстрам, исследуют природу феминности, современные стереотипы и новые архетипы женственности.

18 июня в московском музее ART 4 куратор Марина Альвитр открыла выставку художницы под названием «Коллекционерша», запланированную еще на конец марта, но отложенную из-за пандемии: «В своем проекте Ирина Дрозд показывает юных героинь, они — коллекционерши, которые только учатся этому занятию. Маленькие коллекционерши Ирины Дрозд — собирательницы ничего иного, как собственных эмоций, которые художница воплощает в неведомых существах. Эмоции эти, столь непривычные в детстве, приручаются нами, сажаются в коробки, осмысляются и остаются жить в нашей детской комнате, где мы, изучая и приручая собственные чувства, становимся собой, а комната, в свою очередь, остается жить в нас, вместе с монстрами, коробочками и образами друзей».

Об этой выставке, феминности и тайнах человеческой психологии, о том, каково женщинам художницам жить и работать в современном обществе, главный редактор журнала Точка ART Кристина Малая поговорила с Ириной Дрозд.

Ира, расскажи, пожалуйста, о выставке: как она родилась, из чего складывалась?

Я открываю персональную выставку на два зала в музее ART4 у Игоря Маркина в Москве. Выставка называется «Коллекционерша», на ней будет и живопись, и объекты, которые будут складываться в некую инсталляцию, комнату с персонажем — коллекционершей. Понять это название можно по-разному. Для меня коллекционирование — это страсть иметь у себя что-то красивое в большом количестве, и в той или иной степени — мы все коллекционеры. Я всегда размышляю о человеке, о природе зла и природе добра, и эта выставка у меня получилась размышлением о коллекционировании эмоций, как страхов и фобий, так и любви, привязанности…

Объекты, представленные на выставке, создавались специально для нее , или это работы прошлых лет, которые зазвучат в новом контексте?

Эту выставку я придумала «с нуля» и все сделала специально для нее. Когда я приехала смотреть пространство, мне показали два зала, выкрашенные в розовый цвет, что мне очень понравилось. Видимо, стены красили под предыдущую выставку, и я сказала, что перекрашивать не надо, я буду плясать именно от этих странных розовых стен. У меня в голове сразу сложилась картинка, каким образом все оформить, какие работы должны быть на выставке. Честно говоря, у меня было не очень много времени, чуть больше двух месяцев, и я понимала, что могу не успеть сделать столько работ, сколько запланировала. Предполагалось, что я вставлю некоторые работы, которые были показаны, например, зимой на ярмарке Арт-Будапешт. Но я сделала несколько съемок этой моей «Коллекционерши», у меня были модели, и я настолько вдохновилась, что у меня появились силы. И в итоге будет представлено 11 живописных полотен и 12 скульптур.

Насколько то, чем ты занимаешься, феминистично? Даже в названии звучит коллекционерша, а не коллекционер…

Оно феминитивно уже потому, что я женщина, и этим изначально все сказано. Я хочу говорить больше о женщинах, о девочках, о проблематике психологии у женщин. Долгое время эти «женские» темы замалчивались в обществе. Еще недавно даже многие женские болезни — физические и психологические — сводились к понятию «истерия», что, конечно, очень невежественно. Мужские болезни принимали всерьез и изучали, а женские — нет. Так же и с психологией. Поэтому я работаю именно в этом направлении, я изучаю психологию самой себя. Очень много в этом проекте я возвращалась к своему детству, к своим впечатлениям: для меня это как коробочки с вещами, которые создают коллекцию. Это коробочки с воспоминаниями, которые есть у каждого. Каким образом эти коробочки, полученные нами в детстве, влияют на нашу дальнейшую жизнь? Добавляют проблем или закаляют? Дарят положительные эмоции или что-то другое? Все это — образы женщин, поэтому и «Коллекционерша».

[Not a valid template]

Поговорим о воспоминаниях, о твоем пути, о становлении. Что на тебя, как на художницу, повлияло?

В детстве на меня повлияло то, что я родилась в маленьком городе Ржеве, где люди живут достаточно бедно, вся провинция в России — это страшное зрелище. И я видела, как люди работают на износ, как работает моя мама. Кстати, моя мама была человеком, который держал всю семью, и глядя на нее, я понимала, что женщина может очень многого добиться. Она была достаточно успешным фотографом. Но мама мне сказала — фотографом быть не надо, потому что ты посадишь свое здоровье, — тогда же все делалось в лабораториях. Мне прочили судьбу врача или математика, у меня была достаточно сильная геометрия, я ее любила больше алгебры, даже ездила по всяким олимпиадам…

Это к вопросу о том, что девочки якобы не склонны к точным наукам…

Это чушь, полная чушь. Проводили исследования, каким образом получается, что к старшим классам девочки становятся слабее в точных науках, хотя в младших классах были сильны в них: исследования показали, что в течение нескольких учебных лет, пока девочкам вдалбливают, что у них по природе это, а у мальчиков по природе то, занижают оценки и больше продвигают мальчиков, девочки теряют интерес к точным наукам.

Но у меня было другое: я не теряла интерес к математике, я просто не могла себе представить, что я буду делать в Ржеве, и как я буду жить там. Не представляла себя в офисе, перекладывающей какие-то бумажки за каким-то столом… В моей детской голове это не укладывалось и так меня пугало, что я решила: надо идти куда-то туда, где я буду вольным ветром в поле! И я пришла к маме и сказала, что буду художником.

Это было странно, но меня отвели в художественную школу, потом меня показали каким-то художникам в областном центре, они сказали — ну, девочка рисует неплохо, но для поступления этого мало и надо подучиться. И я поехала поступать в художественное училище, все решилось очень быстро, буквально за год. У меня не было того, что было у моего мужа Ивана Плюща (интервью с Иваном читайте здесь), который с семи лет ходил в художку, ездил на пленэры… Я-то чем только не занималась — ходила на лыжную секцию, на волейбол, на баскетбол, участвовала в соревнованиях. До училища я буквально один год походила в художественную школу, но это была какая-то странная школа (смеется), она толком ничего не дала мне. Когда я приехала поступать, увидела, что умеют делать ребята, что у них уже есть мастерство!

Хватило тех навыков, которые у тебя были к тому моменту?

В Тверское художественное училище поступить было не сложно. Это же не Мухинская академия, где надо сразу уметь рисовать монументальные фигуры; в училище все достаточно просто, и если есть небольшая база и немного таланта, то все возможно. Я смотрю, как я рисовала в детском саду, я не могу представить, что мой сын сможет так нарисовать, он вообще не склонен к этому. А я в его возрасте рисовала уже таких белочек! И в школе постоянно все оформляла. И это без всяких художек, на чутье. Я приходила домой, сама ставила перед собой вазы, кукол и рисовала. Еще фантазийные картины любила рисовать. Но никаких законов, знания перспективы или светотени, у меня, конечно, не было. Они у меня появились только при поступлении, но я это быстро осилила и легко справилась с экзаменами.

А когда ты стала тем художником, которого мы сейчас знаем?

Наверное, в Берлине, куда я приехала на стажировку от Академии художеств им. Штиглица. У нас же все-таки классическое обучение, в Тверском училище было очень строго с правилами: подмалевок такой, штрихи такие, это можно, а вот это нельзя… Если бы я тогда знала, что можно все! А в Академии уже были свои законы: забудьте все, что было в училище, мы всему вас научим по-новому. Там всегда дают выполнять задания. А когда я приехала в Берлин, удивилась, что никто никаких заданий не дает. Там вообще другая система: ты записываешься в класс к преподавателю, который тебе интересен, предварительно изучаешь его портфолио. Я записалась профессору Липману, очень известному живописцу, живому классику. К нему записались многие ребята из разных стран. Мне польстило, что он из всех, кто к нему записался, он выбрал только меня.

То есть, сначала ты выбираешь педагога, а потом уже он выбирает тебя?

Вообще-то это только Липман так делает: нас сразу предупредили, что он может и отказаться. Мы две недели ходили к нему, занимались в мастерской, и всех ребят он забраковал, оставил только меня. Мне было интересно с ним, у нас были языковые проблемы, но взаимопонимание было полное. Так вот Липман мне сказал: «Я вижу, что ты хороший рисовальщик, ты умеешь то и это, я вижу школу, но я хочу видеть тебя, что ты думаешь?». И это меня так поразило, потому что есть в нашей школе грех — мало дают думать, больше заставляют выполнять задания. Студенты думают реально мало. И я начала ходить, гулять, вдохновляться, и сделала легкую серию о жизни в Берлине, о каждом дне, о продавцах мороженого — накачанных бритых татуированных мужиках, продающих хрупкие розовые сладкие ваты, о безумном уличном показе мод… Получилась небольшая серия работ о контрастной жизни города, сделала выставку на первом этаже школы, где я стажировалась, и Липман сказал: «Посмотрите, вот это настоящая живопись. Посмотрите, что сделала одна русская девочка за три месяца».

И мне это, конечно, было очень приятно, и тогда я поняла, что нужно прежде всего анализировать, думать, все пропускать через себя. А когда я вернулась, у меня начались проблемы, потому что учителя мне говорили — зачем ты мудрствуешь, ты же умеешь хорошо рисовать, зачем тебе надо непонятно что придумывать. В итоге я все равно все делала по-своему! Выпускаясь из академии у меня был диплом — некий хрустальный дворец, современное трехэтажное здание в Москве, облицованное прозрачным пластиком, имитирующее старые барочные формы, модерн, кариатиды, атланты… И все мои атланты и кариатиды были современные — с айфонами, в наушниках… Преподавателям это не нравилось, говорили: ну такой классный проект, но зачем ты эти наушники им надела? Так потому что мы — современные атланты и кариатиды, и мир уже другой, нас уже не исправить.
И вот тогда, вернувшись из Берлина, я стала отдельно от Академии делать свое искусство. Я его пыталась показывать, мне его браковали, так и началось. Тогда же, кстати, мы организовали студию «Непокоренные».

Кстати о «Непокоренных»: насколько важно работать вместе с коллегами и видеть, что у них происходит? Нахождение в одной культурной среде что-то дает, или можно быть одному, закрыться в своей мастерской и творить?

У всех по-разному. Кто-то не выносит групповых историй, кто-то наоборот очень любит. Не могу сказать, что я отношусь к фанатам групповых тусовок, но когда начинаешь, проще прорваться, выстрелить в группе. Так же сделали «Север 7», но у них именно группа, которая делает вместе одно произведение искусства, у нас все-таки это сразу было разделение: мастерская одна, а делаем все разное, каждый свое. Мы не работаем, как группа, мы работаем как студия. Художники объединены одним пространством, но каждый работает самостоятельно, выставляется, где хочет; конечно, у нас было несколько совместных проектов, и сейчас периодически они появляются, например, в прошлом году в ДК Громов у нас была выставка «Непокоренные во времени и пространстве», сделанная мариной Альвитр (о выставке читайте здесь).

На начальном этапе это удобно, но в дальнейшем — сложно сказать. Мне бы вот сейчас хотелось иметь свою мастерскую, чтобы не отвлекаться. Ты приходишь, полностью сосредоточен, и нет ощущения коммунальной квартиры, в которой 150 человек. К тому же я, например, когда готовлю свой проект, я не хочу его светить, не хочу чужих праздных людей в мастерской. Но молодежи я бы советовала объединяться в такие группы, это еще работает как место притяжения, вокруг собирается полезная тусовка.

[Not a valid template]

Иван на тебя влияет как-то или ты на него? Ваш союз как мужа и жены отражается каким-то образом на творчестве?

Если честно, мы тут все, в Санкт-Петербурге, друг на друге отражаемся (смеется). Когда мы ходим на выставки, мы так или иначе друг на друга влияем. А когда работает пара, муж и жена, естественно происходят соприкосновения. Хотя у нас совершенно разное творчество с Иваном, но какие-то тонкие материи, по поводу страхов, например, может быть и пересекаются.

По твоему опыту, женщине художнице сложнее работать и добиваться признания, чем мужчине?

Конечно. Это однозначно существующая, реальная проблема. Женщине, чтобы добиться того же уровня признания, успеха, той же стоимости работ, нужно работать в два-три раза больше, чем мужчине. Просто потому что нас будут меньше замечать, менее внимательно и вдумчиво смотреть на наши работы, просто потому что, мы женщины. И только если ты упорно делаешь свое дело, трудишься, сдаешь проект за проектом, выставку за выставкой, то уже на тебя начинают смотреть серьезнее. С этим сталкиваются абсолютно все женщины, это ощущают абсолютно все художницы.

То же самое и с ценами на работы. Как в любой другой отрасли женщины получают в среднем на 20-30% меньше, чем мужчины на аналогичной позиции, так и в искусстве. Чтобы искусство женщины художницы стало стоить приличных денег, надо либо жить не в России и быть раскрученной хорошими галереями, и есть примеры таких художниц, либо можно жить в России, но быть уже умершей художницей (смеется), дожившей до 90 лет в нищите.

А какие темы сейчас в твоем творчестве актуальны? О чем хочется говорить?

Наверное, всегда говорила, говорю и хочу говорить на тему сложности человеческих внутренних терзаний. Для меня прежде всего интересен человек. Я не люблю и никогда не любила пейзажи. Я люблю писать людей, люблю заглядывать внутрь них. У Киры Муратовой есть гениальная фраза в «Настройщике»: «Что ты хочешь от людей, люди ж слабые». И вот мне интересно, как один человек может совмещать в себе совершенно жутчайшие формы проявления характера и психики и одновременно совершать бескорыстные поступки. Любовь и предательство… может быть, из меня вышел бы неплохой психолог…