«Барокко», Театр Гоголь-центр, автор спектакля Кирилл Серебренников, режиссер Евгений Кулагин. Премьера состоялась 2 декабря 2018 года.

«Герои барокко прекрасно осознают, что не галлюцинация симулирует реальность, а сама реальность — галлюциноторна» — Жиль Делез

Этот эпиграф, рисунок под ЛСД, сразу отсылающий к опытам сюрреалистов над человеческим сознанием, кадры из фильмов Андрея Тарковского, Микеланджело Антониони и Дэвида Линча, фотографии самосожжения в Чехословакии и Парижской весны на обратной стороне программки причудливым образом контрастируют с портретами Монтеверди, Генделя и Люлли на лицевой ее стороне. Так же парадоксально течет «мокрый» написанный краской на картонке «Fire» на фоне огненного заката во все зеркало сцены, или барочная музыка звучит призывом к революции. Весь спектакль — десять самодостаточных сцен, слепленных в единый коллаж. Здесь и Жанна д’Арк на вот-вот опрокинущемся деревянном брусе; и невесты, мажущие белоснежные платья черной сажей; и «Пассакалия о жизни» Стефано Ланди в исполнении Никиты Кукушкина; и история Яна Палаха, совершившего акт самосожжения в знак протеста против советской оккупации; и одной рукой прикованный к органам правопорядка, а другой — непрерывно играющий Баха в бесконечно темном пространстве человек; и Энди Уорхол со всей его «барочностью». Все эти сценически невероятно стильные катаклизмы в итоге приводят к мощному взрыву в кадрах «Забриски пойнт». Красота катастрофы — очень по-барочному, словно перерождение звезды в сверхновую.

[Not a valid template]

У этого театрального пирога нет ни начала, ни конца: хронологически большинство референсов относятся к периоду от конца шестидесятых до начала XXI века. Но ведь так хочется вспомнить более поздних «Мечтателей» Бертолуччи — тоже люди-барокко (именно через дефис, на чем настаивает Кирилл Серебренников: «Если написать „человек Барокко“, то речь пойдет о человеке эпохи барокко, но если между этими словами поставить всего лишь одну горизонтальную черту, то получится „человек-Барокко“, то есть неправильный человек, странный человек. Человек, выпадающий из нормального, привычного, годного. Человек-ошибка. Человек-аффект. Человек-боль»); тоже с трансформированным понятием свободы, приличий, морали. Наиболее очевидное расширение хронометража — сама эпоха барокко, уж точно не относимая к прошлому веку, хотя и наложившая определенный отпечаток на обитателей мира беспорядков и революций. Вывод прост: время и место действия в спектакле, как мощный пожар, стремительно покрывает все вертикальные и горизонтальные измерения.

За последние два года «Барокко» — уже второй мультижанровый проект Кирилла Серебренникова. Правда, в отличие от «Нуреева» в Большом театре, тоже вышедшего уже после ареста режиссера, этот спектакль обошелся без скандалов. Если в 2017 году Серебренников компилировал постановку на основе балета, инкрустируя в него и оперу, и драму, и другие театральные жанры, то скелет «Барокко» — драматический театр, помещенный в сплав оперы, танца, музыки, кино.

В репертуаре Гоголь-центра это не первый спектакль о творчестве и художнике. Но если «Спасти орхидею» Владислава Наставшева — частная автобиографическая история (пусть в нее и просачиваются извечные проблемы одиночества и перманентного творческого кризиса), то «Барокко» — о человеке искусства вообще. О жемчужной странности «барочной» личности, неподчинении общепринятым стандартам, деканонизации. Одновременно это призыв к свободе, как творческой, так и общественной, социальной, моральной, бытовой. Со сцены регулярно звучат лозунги (легко ассоциируемые с самим постановщиком в силу сложившейся вокруг него ситуации): «Будьте реалистами, требуйте невозможного!», «Искусство сдохло, не жрите его труп!». Спустившийся в зал Никита Кукушкин пристает к зрителям с политическими вопросами: «Кто поддерживает Владимира Путина?», ясно обозначая и свою позицию: «Надеюсь, этой страной будут управлять не охранники». Среди конкретных вопросов и утверждений встречаются более философские, хотя и парадоксальные: «Все люди добрые. И Путин, и Гитлер, и моя мама. Все одинаковы…». Нечто похожее у Булгакова уже говорил Иешуа Га-Ноцри, но в человеческой памяти вышеупомянутые личности вызывают большее колебание сознания, нежели полулитературные персонажи романа о Понтии Пилате.

Несмотря на многочисленность постановочной команды, особенно выделяется работа хореографа Ивана Естегнеева, который смог ввести отдельно приглашенных танцовщиков к постоянным актерам труппы — или наоборот (как и оперная артистка Пермского театра оперы и балета Надежда Павлова вошла в спектакль, где больше никто не обладает оперным голосом). Движения и тех, и других словно специально подобраны не только под спектакль, но и под индивидуальные особенности исполнителей, что в современном театре встречается довольно редко. Танец органично встраивается в синтетическую сетку спектакля, а артисты свободно входят в структуру танца, не показывая зрителю ни единого недостатка, ни одного намека на дискомфорт внутри пластического рисунка (что иногда можно заметить в другом спектакле «Гоголь-центра» — «Шекспире»).

В постмодернистском сплетении ассоциаций появляются декорации других спектаклей Кирилла Серебренникова в «Гоголь-центре»: машины из «Метаморфоз», светящиеся круги из «Обыкновенной истории», огненная мини-рампа из «Маленьких трагедий», отчего так и тянет назвать «Барокко» неким подведением итогов, осознанием уже проделанного режиссером творческого пути и постановкой вопросов на дальнейший период. Но от такой банальности удерживает тот «человек-боль», «человек-аффект», который выпадает из реальности с ее порой скучными умозаключениями и создает свою собственную. Не сон, но третий пограничный мир художника.