Сегодня «Золотая маска» — самый громкий голос трансляции театрального вакуумного мира. Ведь в театр ходит не более десяти процентов населения, из которых мизерная часть — служители Мельпомены, по долгу службы отсматривающие, участвующие или хотя бы что-то слышавшие и знающие о всех ключевых событиях и происшествиях творческого сообщества. Большинство уставших после работы зрителей, продумывающих в темноте зрительного зала план по максимально быстрому получению пальто из гардероба или переживающих за отсутствие котлет на обед ребенку, заходят в театр нечасто, по мере сил, возможностей, времени, желания. Это ни плохо, ни хорошо. Это статистика. Цифры, демонстрирующие общую интеграцию людей в пространство одного из видов нематериальных ценностей — театра. Так вот эти десять (а несколько лет назад и того меньше) процентов зачастую либо просто не интересуются общей картиной, предпочитая насиженное место в одном-двух театрах, либо становятся заложниками географической несправедливости — прикованности к одному городу, театральная жизнь которого, естественно, не развернет всю панораму культурной сферы. И именно здесь «Золотая маска», как Чип и Дейл, спешит на помощь.

[Not a valid template]

Золотая верхушка айсберга, собранная из разбросанных по стране спектаклей, призвана, как ни странно, не только выбрать лучших (что весьма трудно в условиях настолько разнокалиберного российского театра), но и выполнить своего рода дидактическую миссию: показать общую выжимку, уменьшенный макет театрального феномена и тенденций его развития. Эту задачу «Золотая маска» решает с переменным успехом, в зависимости от состава экспертного совета и жюри (которые меняются каждый год). Кроме того, степень удовлетворенности работой экспертов и итогами премии варьируется от традиционалистов-консерваторов до радикалов-экспериментаторов.

Лучшее — враг хорошего

При всей радужности официально заявленных задач фестиваля, списки номинантов «Золотой маски» вызывают ряд нареканий. Последние несколько лет ни один фестиваль не может обойти вниманием Юрия Бутусова, Андрея Могучего, Сергея Женовача. Традиционно приезжают Александринский театр, театр им. Ленсовета, БДТ. Чуть менее радужно обстоят дела с Константином Богомоловым, которого то не любят, то побаиваются, то не понимают, но регулярно номинируют. Он и Дмитрий Волкострелов традиционно не получают «масок», все больше расширяя поле влияния. И за последние два года сгустилась двусмысленность вокруг Кирилла Серебренникова, в связи с премированием которого регулярно звучат предположения о первостепенности поддержки участника неприятного судебного разбирательства перед творческой заслугой. Даже сам режиссер, получивший сразу две «маски», заметил: «Надеюсь, вам действительно понравился мой спектакль». В то же время уникальность режиссерского языка Серебренникова сомнений не вызывает. Упрека в сторону обозначенных режиссеров и театров не подразумевается. Но тенденция весьма прозрачная: два культурных центра — Москва и Петербург — каждый год представлены в разы масштабнее любого другого региона. И тут же обратный эффект: уровень региональных театров по техническим, финансовым, административным, творческим причинам остается в нескольких шагах от той золотой вершины айсберга, чтобы прокатиться до Москвы. Картина удручающая.

Не меньше споров вокруг формулировки номинаций и принципов распределения наград. Номинации с течением времени трансформируются, исчезают за ненадобностью (приз критиков или зрительских симпатий), появляются по необходимости (отделение современного танца от балета). Но очевидно, что 2019-му году не хватает номинации за лучший актерский ансамбль. «Оптимистическая трагедия», «Пианисты», «Мертвые души», «Нуреев» могли бы лишний раз пощекотать нервы собравшейся общественности. Причем, если в «Нурееве» или «Мертвых душах» отдельные номинации «лучшая мужская/женская роль» имеют свой вес, то в первых двух спектаклях — нет. Более того, с выбором актеров можно поспорить. Так, устоявшаяся система уже жаждет хотя бы косметического ремонта.

Переосмысления ждет и по-детски наивный принцип распределения наград между максимально широким набором спектаклей. Одному эту номинацию, другому — ту. Как в школе, чтобы никого не обидеть. И все равно кто-то обижается, потому что лакомого кусочка на всех не хватит. Все равно ни Волкострелову, ни Женовачу, ни Марчелли, ни Муравицкому, ни Чащину не дадут постоять на легендарной сцене.

Зато в балете в этом году подобная логика не сработала: Большой театр собрал весь «золотомасочный» урожай. «Нуреев» и «Ромео и Джульетта» оказались наиболее плодородными.

Еще одно недоумение регулярно нависает над разделением лучшей режиссерской работы и лучшего спектакля. Такое различие в режиссерском театре XXI иногда играет на руку, когда жюри обязано отметить и Додина, и Бутусова, который иронично скажет: «Я лучший режиссер, но лучшие спектакли все равно у Льва Абрамовича». В таких случаях две номинации существуют скорее для количества, а не качества. И в редких исключениях, когда Серебренников действительно получает «маску» за режиссуру, а Рыжаков — за лучший спектакль, эти две вроде бы различные, но по сути смежные номинации обе имеют оправдание своего существования.

Шепот в кулуарах

Два года назад в экспертный совет, составляющий лонг-лист, а затем и списки номинантов, было назначено несколько человек «сверху», что не могло не создать облака перешептываний об объективности выбора спектаклей. Хотя шуршание за спинами слышно каждый раз, в зависимости от принадлежности того или иного деятеля к определенному лагерю. От костра разногласий беспрерывно поднимается дымок, зависающий над фестивалем в виде сгустка споров, доказательств и контраргументов «за и неза». Тут театральная структура напоминает первобытный строй, когда каждый со щитом (или на щите) защищает только свое толкование идеального театра, упуская простую демократическую истину: все имеют право на собственное реноме.

Но даже в юбилейный год, когда распределение наград элегантно легло на пестрый ландшафт разномастных постановок, более-менее соответствуя многолетнему принципу «всем сестрам по серьгам», вопросы «почему», «за что» номинировали/вручили нет-нет, да возникали. К примеру, спектакль «Время сэконд хэнд» (Театр драмы, Омск), завязанный вокруг ностальгии по советскому времени с Виктором Цоем, поставил в ступор молодое поколение, обвиненное режиссером в пристрастии к Надежде Кадышевой, перепевающей «Перемен». Хотя в официальном описании спектакля и заявлено, что автор не занимает ничью сторону, а просто рассматривает человека эпохи до 1991 года, монологи о «раньше было лучше», даже несмотря на 1937 год, Великую Отечественную войну, пустые магазины периода перестройки, цинковые гробы войны в Афганистане, определили вектор восприятия. Параллельно с этим старшее поколение поддалось ностальгии, «и прослезилось», как любил повторять Шервинский, что не могло не вызвать удивленного расширения глаз, учитывая обращение к советскому наследию в других работах.

Непроизвольный лейтмотив — советское наследие

Выбор номинантов этого года бессознательно проиллюстрировал одну из генеральных театральных тенденций — работа с советским прошлым. «Время сэконд хэнд», «Маленькие трагедии», «Оптимистическая трагедия. Прощальный бал», «Я. Другой. Такой. Страны», «Диджей Павел», «Родина», «Река Потудань» — различные по масштабу, подходу, трактовке, ракурсу, идеологическому вектору постановки, ныряющие на разную глубину в омут советской памяти. Одни занимаются дайвингом и погружаются на самое дно, другие, как водомерки, скользят по поверхности, третьи поднимают волны юмористическим выпадами, иронией и попытками отстранения от культа советского мировосприятия. Сегодня вопрос «как работать с советским наследием?» остается без ответа. Точнее, располагает сразу несколькими вариациями, из которых каждый режиссер волен выбирать подходящую (что и делают вне рамок «Золотой маски» Валерий Фокин — «Рождение Сталина», Александринский театр — или Константин Богомолов — «Слава», БДТ).

В большинстве случаев постановщики отдаются серьезной рефлексии, как в уже упомянутом «Времени сэконд хэнд». Спектакль взял единственную «маску» — Валерия Прокоп за лучшую женскую роль второго плана. Возрастная актриса еле сдерживает слезы и на сцене, и вне портальной арки. Ее искренность, как человека, знающего из личного опыта о препарируемой эпохе, не вызывает сомнений. Типичный советский человек, уверовавший во «врай» (как обозначает эпоху Дмитрий Егоров). И на сцене, и, скорее всего, в жизни. И сложнейшая прежде всего эмоционально работа отмечена жюри.

Другой способ совладать со страшной машиной памяти и исторического вымысла — отстраниться от советского. По словам Кирилла Серебренникова, в «Маленьких трагедиях» (спектакль выиграл «маску» за лучшую режиссуру) нет ни намека на сверхдержаву прошлого века. Однако проекция, даже будь она импульсивной, очевидна. Сергей Чехов в «Реке Потудань» вообще растворяет сюжет Платонова в мифе, ритуале, тягучем символизме. К его мучительному спектаклю надо присмотреться, пристроиться, найти удобное положение рецепции.

Наконец, третий вариант — ирония и сарказм.

Молчание на заданную тему

Событие театрального Петербурга, а после «Золотой маски» и Москвы — «Оптимистическая трагедия. Прощальный бал» Виктора Рыжакова — для многих стало фаворитом фестиваля (а экспертный совет выделил для него целых семь номинаций). Описать наслоение этюдов, актерские работы, многообразие музыкального ряда — практически невыполнимая задача. Спектакль о советском времени, развернутый ему вспять. Яркая, юмористическая и тут же трогательная, созданная по-настоящему командным методом постановка завоевала сердца одной части публики и разозлила другую: сколько всего намешано! Неразбериха какая-то!

Как бы там ни было, «Оптимистическая трагедия», где актерские индивидуальности выстраиваются в неустанный каскад их собственных этюдов, определила не только вид востребованного современностью спектакля — синкретического опуса с совокупностью юмора и трагедии, легкости и тяжелой философии, — но и объявил о возвращении к актеру-интеллектуалу, художнику, творцу, режиссеру собственного спектакля, мыслящего масштабнее. Актеру «не нужно быть только исполнителем чужой воли, есть возможность производить что-то своё, что тебе хочется» (интервью Дмитрия Лысенкова порталу Maskbook). Так, в нынешнем режиссерском театре происходит реабилитация актера, временами обратившегося в марионетку или глину в руках театральных скульпторов. Примечательно, что второй год подряд в главных номинациях побеждают спектакли Петербурга: в 2018 это «Страх Любовь Отчаяние» Льва Додина, «Дядя Ваня» Юрия Бутусова («лучшая работа режиссера»). В 2019 — «Оптимистическая трагедия». Очевидно, в последнее время переориентация на искусство актера запросила качественных представителей этой нелегкой профессии. И в культурной столице их концентрация оказалась выше, нежели в Москве, привыкшей смотреть на имя режиссера прежде, чем на состав исполнителей.

А смотреть на взволнованного наградой Виктора Рыжакова на исторической сцене Большого театра было не только радостно, но и занятно. Его 30 секунд звенящей тишины в огромном пространстве императорского театра вместо традиционных слов благодарности — 30 секунд судорожной попытки успокоить внутреннее ликование и выполнить студенческое задание Рыжакова-педагога: с закрытыми глазами подумать о самом главном. Кто о чем думал? — Загадка. Но дирижирование Виктора Рыжакова отливающим странным эхом молчанием осталось таинственной частью церемонии.

Финал. Церемония

А самое ожидаемое торжественное событие фестиваля, организованное Евгением Писаревым, соперничало с самим собой в элегантности и неоправданности. Возведенный Колизей с итальянскими актерами-масками (символическая игра слов), периодически подергивающими ручками-ножками, послужил не незаменимым фоном для вечерних нарядов и архитектурной акустикой для недолгих высказываний благодарности. Все остальное плавно шло по инерции, временами спотыкаясь о незнание порядка произнесения текста вскрывающими заветные конверты с красной печатью и увязнув в мучительном напоминании всех номинантов. В такие моменты официальная торжественная срежиссированная церемония походила на семейные посиделки в богатом зале Большого театра.

Наконец, два семантических казуса вечера — одобрение Львом Додиным единичности премии «Золотая маска» и задержание прямо во время церемонии режиссеров «Театра. На вынос». Загадочные действия правоохранительных органов остались непрокомментированными, за исключением обращения Кирилла Серебренникова к директору фестиваля Марии Ревякиной. А сомнительная похвала театрального мира за отсутствие альтернативных фестивалей вдруг дискредитировала и без того призрачную независимость и объективность премии.