Понять тенденции развития современного искусства сегодня достаточно непростая задача. С одной стороны — новые культурные парадигмы, влияющие на ход общего движения мирового искусства, с другой — частные, в том числе, социальные закономерности. Художник нашего времени — это человек, балансирующий на грани своей личности, своих убеждений и запутанного клубка механизмов, обстоятельств и случайностей современной эпохи. Редакция Точка ART пообщалась с Виталием Пушницким — одним из ведущих современных российских художников, востребованным и в России, и в мире, о том, кто такой современный художник, что его определяет, в чем его задачи перед собой, временем и как жить в мире, в котором больше нет канонов и размыты границы искусства.

Считается, что эпоху постмодернизма сменила культурная парадигма метамодернизма. Вы недавно участвовали в выставке, посвященной ему («Фрагменты метамодернизма», куратор Надежда Блажко, 14 — 22 мая 2019) Как Вы относитесь к подобным классификациям?

Я считаю, что никакая философия не отражает жизнь. Возможно, философия — это попытка вписать жизнь в схему. Большой плюс метамодернизма в том, что он показывает метание между двумя противоположными вещами, где ты ни одной из схем не можешь отдать предпочтение. В этом смысле метамодернизм неустойчив как сам по себе, так и в том, что он отражает. Это позиция колебательного процесса: «да», «нет», «нет», «да», момент поиска. В этом термине сам динамизм взят в оборот. К примеру, что такое правда? Можно сказать, что правды нет. А где она есть — кто ж его знает? Поэтому я к метамодернизму отношусь, как к удобной позиции поиска. Нельзя наверняка сказать, что я представляю это явление, потому что только начинаешь причислять себя к какому-то направлению, так обаяние поиска уходит. Если кто-то считает меня метамодернистом, я буду согласен, но сам себя четко вписывать в эти условия я не буду. Меньше заявлений — спокойнее живешь.

Разве непостоянство, неуверенность и метания не были свойственны постмодернизму?

Постмодернизм лежит на иронии, на разрушении предыдущих устоев, истин, он работал с уничтожением пафоса и патетики предыдущих жестких закономерностей. В этом смысле и Ортега-и-Гассет был любителем модернизма, и, в тоже время, он сам отмечал, что ирония убьёт все. Когда она начиналась, то была необходима в подобном объеме, но и, одновременно, как он предвещал, стала сама себе «могильщиком». Постмодернистом сейчас быть нельзя, ирония стала тинейджерством, позицией, когда либидо много, а своих убеждений мало и, поэтому нужно разрушить все пьедесталы для того, чтобы туда самому же и забраться. Но мы все понимаем, я не осуждаю, это поколенческая задача. В этом же смысле и понимание «канона» так же не востребовано. Канон создавался долго, лежал в какой-то мере на религиозных понятиях, а религия транслирует авторитет, указывает верное и неверное. Главным заказчиком канона и искусства была церковь, светское искусство питалось донаторами, заказчиками, но кажется, что сейчас искусство как будто бы свободно от заказчика напрямую, нет? То есть эта связь не определена очевидно. Многое движется в дигитальность, мы даже успели от нее устать. От вопроса искусства «какое» мы перешли к вопросам без использования слова искусства: «кто», «что», «как»… Оно стало средством, но не целью. В этом ключе метамодернизм не стиль, а разметка, указатель времени переходного этапа, показывающий, что мы находимся в процессах, которые не зафиксировать. Кроме того, ведь ни из одной точки не бывает правильного взгляда, у нас очень фрактальное сознание, мы не видим картину целиком. Человеком руководят не цели и не желание, а время, в котором он пребывает. Меняется время — меняется и все остальное.

А Вы как художник во времени меняетесь? Наблюдаете эти изменения?

Я считаю, что если художник не меняется — это мертвый художник. Мы подобны школьникам, которым родители меняют одежду из года в год, потому что мы вырастаем из нее, так растет наше тело и сознание. Но тело имеет пределы роста, а сознание нет.

Развитие ведь — это возможность накапливать информацию и отрицать себя предыдущего. Если художник следует подобной логике, он еще в росте, а если нет, то апогей прошел, либо он просто воспроизводит себя прежнего. Такое существование мне кажется печальным. Хотя, возможно, для истории это неплохо: Самохвалова знают таким, Энгра таким… Так или иначе понятно, что невозможен постоянный прогресс, накапливаются мутации и они разрушительны, не только для тела, но и для сознания. В этом смысле современная философия, а метамодернизм, прежде всего философский термин, позволяет дотягиваться до максимальной амплитуды. Я стараюсь много понимать, но некоторые вещи мне не симпатичны — датаизм, например. Для меня это ни философия, ни религия, но это слово довольно хорошо описывает будущее, которое наступило для нас. И выходит, что я ретроград? Массив данных для меня ничто, не могу и не хочу ухаживать за ним, даже если это массив знаний. В практике искусства изменения происходят каким-то другим способом, не нажатием клавиш и фиксацией стилей. Изменения художника не всегда можно собрать в статистику и оценить их вектор.

Или, как Вы сказали ранее, возможно, выбран не тот ракурс?

Да, точка зрения важна. У меня был проект на эту тему Point of View. Ведь, если подняться над, абстрагироваться от себя и стать персонажем, а не просто мужчиной средних лет, то многие даже морально-нравственные категории видятся иначе. Но в этом нет борьбы или спора, в космосе, к примеру нет никакой морали, нравственности или войны. Но нас довольно сильно определяет наше тело, личность и время, в котором мы живем, долг, ответственность, взгляды на разные вопросы, конечно не пустые слова, но они всегда персонифицированы.

Художник должен развиваться, самое интересное происходит в начале. Молодость — синоним энергии. Хотя, наличие энергии еще не говорит, что должен быть прорыв, скорее комбинированный набор качеств: энергия, стратегия, удача, умение воспользоваться моментом правильно. Есть и другой момент: Уинстон Черчилль говорил, что иногда поступать правильно глупо. Вопрос в том, насколько широко человек понимает схему, которая ему приписывается. Поступать по схеме можно, но не всегда это относится к истине. Я имею ввиду, даже какие-то незыблемые вещи. Есть законы, которые никогда нельзя нарушать: не убий! Но ты не убил и убили тебя — дискуссия закончена. Я стараюсь понимать эти вещи максимально остраненно.

В этой связи, расскажите, как коммерческий успех связан с искусством как деятельностью творца? Бесспорно, художнику нужно обеспечивать свое существование…

Не нужно! Оскар Уайльд писал, что художник должен писать хорошие произведения, больше он ничего не должен. Все остальное не имеет значения, вы можете быть кем угодно. Вот, например, Майлз Девис сидел на героине и кокаине, какое-то время был сутенером, он не мог прокормить себя как музыкант, он продавал своих подружек. Под старость стал знаменит. Но мы бы назвали его безнравственным человеком, хорошо, что помним его не за это. Но, опять-таки, я не оправдываю некоторые поступки, я понимаю, что есть люди, загнанные в жесткие ситуации своего характера, судьбы, обстоятельств, при которых они поступают ужасно. Хотя это уже как минимум говорит о том, что если он может поступать ужасно — у него есть сила. Также как среди апостолов были разбойники и бандиты. Амплитуда силы может опускаться вниз, но и подниматься вверх.

Когда мы говорим о коммерческом в искусстве, мы даем такой негативный смысл, мол, сувенир это все. Люди, которые ничего не понимают, употребляют плохое качество за небольшие деньги. Но за большие деньги никто не покупает сувениры, потому что как правило большие деньги платят люди, которые разбираются или инвестируют. Хотя эта схема тоже не так уж и проста. Дорого не равно качественно, нет, бывает и иначе. Мы знаем неинтересных художников, но они подняли очень высоко именно коммерческую планку. У Джеффа Кунса очень дорогой продукт. Он плодит зайцев, собачек и корзины с цветами, но все же это плохой вкус, он копирует и тиражирует сам себя и саму идею поп-арта. Его искусство заключается в маркетинговой стратегии и вот она уже настоящее сокровище. В нее вовлечены масса структур, и это уже не искусство, а игры на бирже.

Но если мы говорим об исторически великих художниках, то надо отметить, что многие были коммерчески успешны. За исключением последних 150 лет, потому что поменялась экономическая парадигма. В последние полтора века вперед выходит человек несчастный, брошенный, противопоставляющий себя вкусам общества. Так возникла парижская школа и последующие. Но и эта схема уже тоже себя отработала, система повернулась новым боком.
Для меня слово «коммерческий» ничего не значит. Оно ничего не определят, надо всегда уточнять кого мы подразумеваем под коммерческим — Рембрандта или Тициана, Ван Гога, который стоит дороже их обоих?.. Художника можно оценить только зная три параметра: цель, язык и контекст. Не осознавая хотя бы одного из них, вы не можете знать что именно он делает.

Можно ли быть коммерчески успешным, но при этом оставаться хорошим художником? Здесь нет противоречия?

Можно быть любым, просто любым. Надо ведь еще понимать о каком времени идет речь. Если о начале творчества, то художника как правило беден или не очень богат, а заканчивать он может богатым. Или на помойке, будучи богатым в середине жизни… Что важно — суметь реализоваться. Частенько позиция несчастного человека успокаивает, будто бы художник просто не нашел свое место, а так-то он конечно же «получше» прочих сытых. Но утешать себя этим бессмысленно.

Кто честнее как художник, тот, кто заботится о самовыражении?

Тот, кто старается не врать, тот честнее. Хотя вот, Конфуций говорил, что ему гораздо милее неискренняя вежливость, чем искреннее хамство. Если бы кто-то мог дать универсальный рецепт, то все бы жили по нему. Суть в том, что верить никакому рецепту нельзя. Если он написан в книге, значит уже устарел. Такие вещи нельзя читать, кто ловится на книжку, там и остается, надо писать собственную. И нюансы решают все: одна пропущенная запятая меняет текст. А люди читают текст и что они понимают никто не знает. Мне близка философия постструктурализма, которая говорит, что ни одно из произведений не закончено, оно раскрыто в прошлое и в будущее. Поэтому момент интерпретации читателя очень важен. Я сейчас говорю, а что вы понимаете?… Эти разрывы между людьми гигантские. Поэтому, с одной стороны, насколько художник честен мы не знаем, а с другой стороны, это не имеет значения. По плодам дерево познается, от плохого дерева не бывает хороших плодов, от хорошего плохих. В этом смысле плоды — художественный продукт, и у него есть собственная сила. Здесь опять сошлюсь на цитату, как говорил Шри Ауробиндо: “Правда проявляется через силу, которая влияет на людей”. Если на людей воздействует, значит, имеет смысл. Важны результаты, а не цели, которые художник ставит. Художнику лучше промолчать, то, что он делает, все скажет людям лучше него самого.

Вы поучаствовали в выставке музея стрит-арта «Хоть стой. Хоть падай» (куратор Максим Има, 13 мая — 13 октября, 2019 г.) и расписали стену ангара длиной 110 метров. На сегодняшний день, это самая большая Ваша работа? Расскажите об этом опыте.

Да, самое большое из моих произведений. Работа с масштабом меняет сознание, раздвигает рамки, корректирует систему восприятия. Но в целом, я все же применял навыки, которые имел и раньше. Нельзя сказать, что я что-то сверхновое приобрел. Мне была интересна среда, в которой я оказался. Самый главный опыт в том, что художник станковист или, скажем, стрит-артист — это совершенно разные языки. Кстати, Максим Има в прошлом году говорил, что стрит-артисты и есть настоящие художники, потому что не получают денег за свою работу. Но ведь и я могу работать бесплатно. Вопрос ведь не в том, получаешь ты деньги или нет. Они в нашем деле не значат ничего, на качество работы никак не влияют, только лишь позволяют питаться и одеваться, а вот интеллект от них не повышается. Стрит-арт манифестативен, от этого актуален. Я отказался от работы с текстами, усложнил себе задачу, нашел изящный компромисс и все же остался собой.

Мыслящих стрит-арт художников мало. Из тех, кого могу назвать — Паша 183, у него есть несколько гениальных вещей. Но это даже и не стрит-арт, а просто супервещи: когда он из фонаря делает очки, или Тимофей Радя, он тоже очень хорош.

Как Вы относитесь к уличному искусству? Почему Вас заинтересовал проект?

Чтобы развиваться нужно попадать в новые состояния, нельзя отвергать ничего. Я считаю, что нужно общаться с детьми, стариками, подростками, однокурсниками… Чем более широкий круг контактов, тем шире сознание. В этом смысле мне предложили новую среду, я согласился. При том, что в основном в стрит-арте — непрофессионалы, люди, занимающиеся любым боковым действием: кто-то журналист, историк, философ, дворник. Для этого не надо учиться, не надо ничего… Просто взял баллончик, пошел и сделал. Никто тебя не наставляет, не стоит над душой, не просит преодолевать личностные ограничения. Стрит-арт маргинален. И в Святой Софии были «почеркушки», оставленные варварами, а теперь эти граффити осмысляются как знаки, протест…
Вальтера Гропиуса можно вспомнить, он считал, что искусство — это не свобода выражения себя, где ты хочешь, а жесткие границы и свобода внутри них. Почему искусство испытывает такое страшное затруднение сейчас, даже у специалистов — кураторов, критиков — потому что оно распалось на части. Образно говоря, раньше была башня и на узкой этой территории приходилось строить верхний этаж. Эволюция шла вверх. А потом решили, что можно расти и не вверх, и искусство стало расти хаотично во все стороны — границы исчезли, искусство стало массовым, как фотография. Но фотографом стать уже невозможно. Вопрос качества — самый острый в искусстве на данный момент. Никто не хочет его поставить, все боятся.

Не знаю, было бы сейчас важно создать новую базу с новыми ограничениями, по которым хотя бы временно выставили бы маркеры, колонны, проложили акведуки? Понятно, что уже невозможно рассыпавшееся сознание собрать, но хотя бы локально какие-то вещи можно было бы обозначить. Или уже нет? Что является качеством? Что вообще сейчас происходит? Справляется ли с этим термин метамодернизм, наверное, нет еще, но попытка засчитана.

Полученного в среде стрит-арта опыта Вам достаточно, или Вы хотели бы еще создать какой-нибудь проект в будущем?

Опыта никогда не бывает достаточно. В стрит-арте я бы еще что-нибудь сделал.

Вашу работу «Сумрачный лес» уже успели связать с протестами, прошедшими в Екатеринбурге. Политический контекст, который часто присутствует в уличном искусстве Вам близок?

Вот это и есть постструктурализм, о котором я Вам говорил. Каждый понимает то, что он может и хочет. На самом деле моя работа — чистый Данте. Меня вдохновил «Ад», помните:

«Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

Каков он был, о, как произнесу,

Тот дикий лес, дремучий и грозящий,

Чей давний ужас в памяти несу!»

Политика такая тема неоднозначная, нами манипулируют, и мы поддаемся. Все политики циники, никуда от этого не деться, там другие законы. Но политический контекст вне моих интересов, я говорю о человеке, а политика — что-то нечеловеческое для меня, просто картинка. Вот плачет ребенок — он здесь и сейчас — это важнее. Лес шумит, прохода нет, мы живы.

[Not a valid template]