Если непозволительно упрощать, то все выставки подразделяются на три группы: выставки-блокбастеры, выставки, на которые можно сходить, и невидимые выставки. О первых говорят почти все, о вторых — многие, о последних — кое-кто. Для невидимости есть самые разные причины: непродолжительность события, малоинтересная тема, оригинальный замысел куратора, наконец, отсутствие должного освещения в СМИ. Такие выставки устраивают и крупные музеи, обрамляя что-то важное, и крохотные галереи — статус институции имеет очень небольшое значение. Например, Музей Анны Ахматовой на крохотную галерею не похож, но одна из его выставок – «Имена друзей как вехи. Всеволод Петров и ленинградская культура 1930-х–1970-х» – также окутана аурой невидимости.

Экспозиция в Фонтанном доме — наследница выставки прошлого года «Всеволод Петров и круги ленинградской культуры», прошедшей в московской «Галеев Галерее». Сосредоточенная на довоенном русском искусстве XX века, галерея представляет либо монопроекты об определенных художниках, либо, что реже, коллективные выставки. В случае с Всеволодом Петровым эти два направления решили совместить. Столичную выставку составили документы и полотна из частных коллекций, архивов и музейных фондов, в основном петербургских. В Музей Ахматовой привезли далеко не все, но отсутствие части экспонатов восполнено работами из местных собраний.

Главный герой обеих выставок — Всеволод Николаевич Петров (1912–1978) — искусствовед, критик, литератор, пожалуй, первый в ряду исследователей, писавших о «ленинградской школе» и гарантировавших ей место в истории искусств. Экспозиция, между прочим, приятно дополнена отрывками из его критических работ, по которым, однако, нельзя вполне оценить талант автора. Несмотря на это, выбор главного персонажа все-таки оказался удивительно точным: близкие отношения Петрова с Николаем Пуниным, Михаилом Кузминым, Даниилом Хармсом, Николаем Тырсой, Татьяной Глебовой, Владимиром Стерлиговым и многими другими позволили выстроить вокруг него портрет эпохи, воссозданный через воспоминания, фотоснимки, картины, личные вещи. Фигура Петрова объединяет поэтов, писателей, художников и ученых, вновь указывая на очевидный факт: поле культуры не поддается дифференциации.

[Not a valid template]

Хотя в структуре экспозиции видимость дифференциации присутствует. Петербургская выставка переняла «круговую» композицию, придуманную «Галеев Галереей»: вот семейный круг, вот круг возлюбленных, дальше — круг знакомых художников, круги Кузмина, Хармса, Пунина и Ахматовой. Преемственность видится и в обращении к понятиям надличностного характера: там в заглавие вынесены «круги», здесь — «вехи». Но вехами все же являются «имена друзей» — историческое тесно переплетено с личным.

Выставка, действительно, похожа на тихий, почти семейный фотоальбом, на страницах которого вдруг возникают лица, известные еще по школьным учебникам. Возможно, именно из-за разности масштабов повествование то и дело сбивается с полушепота на ясный голос и обратно: иногда наш герой лишь мелькает между звездами эпохи в виде портрета или нескольких дневниковых строк, но иногда вдруг выступает на первый план, словно напоминая, благодаря кому собрались все присутствующие. Однако такая неравномерность в освещении персонажа и его времени совершенно не смущает. Вероятно, потому, что как бы ни были важны имена полуисчезнувших, почти невидимых героев, еще важнее драгоценная и печальная мысль, которую рождает выставка. А мысль такая: мы забываем.

Отчего-то любая история, даже своей земли или семьи, стирается из памяти, и самое значительное прошлое намертво забывается, переходя в некое археологическое состояние. Нужно постоянно его откапывать, возрождать и снова учить по буквам. Всеволод Петров — как раз одна из таких букв русской культуры. Культуры, которая становится похожей на старославянский алфавит, часто вызывающий затруднения у выпускников филфака. А алфавит это, тем не менее, родной, знакомый еще с обложки прописей — алфавит, который следовало бы знать. Освоим его — а там, глядишь, и грамоте научимся.