«Кармен» по новелле П. Мериме, композитор Ж. Бизе, Компания «Ноизм» (Ниигата), постановка и хореография Дзё Канамори, художник Масаки Кондо

В этом году Чеховский фестиваль изобилует пластическими и танцевальными постановками со всего мира, в том числе и из Японии. В силу различия культур, менталитетов и даже методик хореографической подготовки восточные спектакли часто вызывают у российского зрителя недоумение. Вдобавок методологический контрапункт ложится и на самих исполнителей, которые в «Кармен» существуют в синтезе японского театра НО, классической балетной подготовки и испанского национального своеобразия. Синкретичность компании «Ноизм» декларирована уже в названии труппы. No-ism — нет любым «измам» (классицизм, модернизм и т.д.), следовательно, нет любым рамкам. Смешение всевозможных стилей и направлений — лозунг этого театра.

Вернувшись к первоисточнику, постановщик Дзе Канамори, в четвертый раз приехавший в Москву, рассчитывал создать нечто новое, свежее, никем не виданное (что в современном искусстве уже невозможно — все где-то когда-то было). В результате он напичкал действительно качественный, в одних местах юмористический, в других — лирический пластический рисунок развлекательными примочками. Здесь и псевдотеневой театр, который работает не с тенью живого актера, а с заранее записанной видеопроекцией; и двое слуг просцениума, — черный и белый, как светлые и темные силы, передвигающиеся семенящим плавным шагом, утратившие устрашающую грациозность схожего персонажа из «Кармен-сюиты» и выполняющие больше техническую и «пугательную» функцию, нежели смысловую; и туша упавшего на Тореадора быка, утрированно, но буквально передающая текст Мериме; и рассказчик — сам Проспер Мериме (Акихито Окуно, ученик Тадаши Судзуки), единственный источник вербальной передачи информации. Он восседает в уголке в окружении аккуратно разложенных книжек и поясняет наизусть известный сюжет новеллы. Иногда он резко подключается к массовым сценам и так же мгновенно из них выходит. Эти театральные фокусы развлекают зрителя, переключают его внимание через пропорциональные временные отрезки, сплетают вокруг всем известного сюжета паутину развлекательности.

Куда более органичными смотрятся шутки в языке самой хореографии. Один только танец военных и накладной живот их сержанта превосходит в притягательности искусственно вплетенные в спектакль экран, текст, противоборствующие силы добра и зла с их таинственной задачей. Основное блюдо вечера — танец — не спрячешь за прикрывающим его гарниром.

[Not a valid template]

В пластическом языке чувствуется придыхание классического балета. Напряженные затяжные шаги, ни в коем случае не с пятки, проскальзывающие в структуре современного танца arabesque и allongé. Больше всего их у Микаэлы (Сэна Имото) — правильной скромной девочки с ножками по первой позиции, преданно любящей Хосе (Сатоси Накагава) и попавшей в спектакль все же из оперы, нежели из новеллы (как и сатирический сержант Цуниги — Кайри Хаясида). Но после встречи с Кармен (Савако Исэги), босоногой, яркой, с диковатой притянутой к полу хореографией, любовь невесты аккумулируется в нашейном платке — словно удавке. А символ жгучей цыганки — парадоксально нежная желтая акация — он хранит у сердца. Характер самого Хосе противоречит его поступкам, и тем оригинальнее он становится. Зажатый военный, выполняющий приказы, против воли оказывается во власти Кармен. Его выразительная пластичность, раскрывающаяся в танце, контрастирует с драматическими и пантомимичными сценами. Кажется, он не столько одержим любовью, сколько покорно плывет по течению жизни, которая стремительно уносит его к опасному, но невероятно красивому водопаду. Финальные дуэты в противоположность основному действию — не об испанской страсти, а о любви. Нежные композиции в полумраке при свечах, под падающей символичной акацией, где впервые появляются высокие поддержки, вносят элемент поэтичности, будто замедляют действие до «остановись мгновенье». И действительно появляется дьявол. Женщина-черт — Кармен. В ее танце меньше всего каноничной догматической классики. Японская резкость движений вместе со свободной простой хореографией проектируют звериный образ вольной испанки. Актриса владеет своим телом с той же ловкостью, что и внутренними эмоциями, чувствует каждую смену настроения, тончайшие колебания энергетики целого действа, микроскопические переходы и перипетии сюжета.

Единственный исполнитель (хотя в труппе их четверо), в чьих жилах не течет японская кровь — Жоффруа Поплавский, Тореадор. Он почти на голову выше остальных, из-за чего его присутствие на сцене более фундаментально, убедительно. Он чинно занимает свое место в спектакле, утверждая свою значительность в том небольшом сценическом времени, которое ему отведено. Поплавский не обладает характерной для японского танцора пластикой. Его плавная европейская школа — с одной стороны, камень преткновения, выбивающийся из общей жесткой системы, с другой — материал для исследования со стороны Дзе Канамори, который признается, что со временем он трансформировал свой тренинг под иностранных артистов.

Из соединения японской и испанской культур выявляется еще один лейтмотив — тема мистики. Вдруг слуги в плащах (некое подобие омодзукая, или главного кукловода, японского театра Бунраку) обретают символическое значение судьбы, рока, постоянно преследующего каждого человека и щекочущего ему во сне пятки, как это происходит с Хосе. Они таинственны сами по себе, а «передавая» гадание на картах из своего призрачного мира в руки Кармен они словно впрыскивают в бытовую реальность магический эфир, который по-своему окрашивает финал. Кармен внезапно видит всех, кто погиб за два часа сценического времени. Кажется, что вся история была рассказана мертвецами, выстроившимися в последней сцене в композицию для фотоснимка.