Последние события, связанные с пандемией COVID-19, показали неготовность большинства образовательных учреждений к отказу от офлайн-присутствия преподавателей и учеников. Но как оказалось, онлайн-образование имеет ряд преимуществ, среди которых возможность учиться из любой точки мира, планировать свое повседневное расписание самостоятельно, а также общаться с преподавателем или сокурсниками практически в любое время.

Анастасия Хаустова поговорила с создателями Artville Academy в Торонто Дмитрием Грецким и Евгенией Кац, которые запускают в России онлайн-школу современного искусства NEWARTDOM. Школа, которая откроет свои виртуальные двери в сентябре, аккумулировала многолетний опыт интердисциплинарного подхода к преподаванию в сфере актуальных практик, теории и истории искусства, а также дизайна. Читайте в интервью о специфике художественного образования за рубежом и в России, о перипетиях традиционного и интердисциплинарного подхода в обучении, а также о преподавании, лишенном авторитаризма и цензуры.

Анастасия Хаустова: В рейтинге QS Top University среди 900 университетов по направлению подготовки Art & Design — только 66 российских вузов, тогда как в Европе или Северной Америке — в несколько раз больше. По статистике в США более 1700 программ по искусству и дизайну на разных уровнях: от школьного до профессионального, причем 8 из 10 лучших университетов мира — именно американские. Начнем с вопроса о том, насколько вообще стоит доверять рейтингам при выборе университета?

Дмитрий Грецкий: В мировом рейтинге университетов среди художественных программ, насколько нам известно, есть лишь одно учебное заведение из России, которое находится где-то между 150 и 200 местом. Конечно, все зависит от того, кто этот рейтинг составляет.

Евгения Кац: Существует несколько рейтингов, на которые чаще всего ориентируются при выборе профессионального обучения в области искусства. QS Top University — один из них. Существует еще, как минимум, рейтинг Niche — на него ориентируются при выборе образовательного учреждения в Соединенных Штатах. Мы внимательно просматриваем рейтинги каждый год, когда помогаем нашим студентам выбирать университеты для поступления.

Дмитрий Грецкий: Добавлю скептицизма. Любой топ имеет свои ограничения, поэтому на деле мы сталкиваемся с более глубокой дифференциацией, нежели с той, что он предлагает. К тому же, нужно смотреть не столько рейтинг университета в целом, сколько рейтинг отдельных факультетов.

Евгения Кац: Никакой рейтинг не заменит непосредственного погружения в атмосферу учебного заведения. Если у абитуриента нет возможности поехать на место, то раз в год можно встретиться с представителями университетов, которые приезжают на National Portfolio Day чтобы ответить на все вопросы будущих студентов. В этот день выстраиваются огромные очереди из абитуриентов, которые хотели бы показать свое портфолио проектов или идей и получить консультацию. Здесь университеты заинтересованы в талантливых учениках, их представители сами готовы активно их искать и приглашать на обучение.

Анастасия Хаустова: Кажется, что в европейском или американском обществе интерес к современным искусству и культуре выше, чем у нас. Не создается ли ощущения, что в России ситуация с искусством хуже? Мне иногда кажется, что здесь — выжженная земля. У нас нет адекватной системы образования, достойной инфраструктуры частных галерей, а порой и широкого общественного интереса. Нет даже государственного музея современного искусства: как любит указывать Анатолий Осмоловский — камень заложили, на этом и закончили.

Дмитрий Грецкий: Если мы говорим о дизайне, театре, изобразительном искусстве, то я не думаю, что ситуация такая плачевная. Что касается актуальных практик, то, безусловно, у этого есть исторические предпосылки. Последние 100 лет современное искусство, каким мы привыкли его понимать, не вписывалось в государственную систему и контекст т.н. «официального» искусства. То количество государственных и частных курсов или школ, которые появились за последние 15 лет — это очень неплохо.

Анастасия Хаустова: То есть, мы просто в самом начале пути?

Дмитрий Грецкий: Если говорить о театральной жизни, то в России, учитывая огромное количество драматических театров и театральных училищ, она несравнима со всем остальным миром. Такой концентрации нет нигде. Я считаю, что российский театр за последние 10–15 лет взял на себя роль вдохновителя современного искусства. Например, роль Театра.doc или режиссера Кирилла Серебренникова в этом смысле огромна. Если мы говорим про актуальные интердисциплинарные практики, то их, конечно, меньше, чем на Западе, но если говорить о современном искусстве в контексте театра, то оно, возможно, перевесило все. В чем-то Россия впереди, в чем-то нет. Надо рассматривать каждую область.

Анастасия Хаустова: В этом смысле чем обусловлено в Америке такое разнообразие направлений программ по искусству: государственной поддержкой, частными инициативами, востребованностью?

Дмитрий Грецкий: Здесь нет общей программы подготовки, в каждом университете она своя. Поэтому их так много. Зачастую, личность преподавателя решает все. Он сам может создать свою программу, продвинуть свою идею, и она может отличаться от того, что делает другой преподаватель на том же самом факультете, в том же самом университете. Нет такой ситуации, когда сверху из министерства культуры спускается какая-то программа и нужно следовать ей.

Евгения Кац: В целом в обществе существует принятие многообразия, которое проявляется в том числе и в образовании.

Анастасия Хаустова: Некоторые преподаватели в России сходят с ума от уровня бюрократии, которая царит в университетах: постоянные методички, отчеты, аккредитации. Люди любят свое дело, но в то же время очень устают от давления вертикали.

Дмитрий Грецкий: Бюрократия есть везде.

Анастасия Хаустова: Мне кажется, что в России очень большое значение имеет государственность. Например, человек скорее выберет государственный университет, проверенный временем, со всей бюрократической инфраструктурой филиалов, нежели частный. В Америке, как я понимаю, по-другому?

Евгения Кац: В Америке большинство университетов — частные, поэтому все зависит от репутации учебного заведения. Причем кроме такого строгого разделения бывают частные университеты, которые имеют федеральную поддержку.

Анастасия Хаустова: Возможно, это связано с постоянной неуверенностью, которая нависает над любыми частными инвесторами, предпринимателями или бизнесом, когда не знаешь, что будет завтра. В любой момент может произойти полное обнуление: и вот ты и без университета, и без студентов, тебя могут лишить аккредитации. Словно на подкорке записано: государство будет стоять вечно, а частная инициатива — нет.

Дмитрий Грецкий: Мне кажется, что последние события говорят, что нет такого места или страны, где можно быть во всем уверенным.

Анастасия Хаустова: Профессор Художественного института Чикаго, арт-критик и историк искусства Джеймс Элкинс в своей книге «Почему нельзя научить искусству» еще в 2001 году писал, что художественные университеты и школы в Америке пытаются балансировать в преподавании современного искусства между строгой академичностью и сумасбродным плюрализмом преподавателя. В то же самое время, судя по названию книги, он, вслед за романтиками и преподавателями Баухауса, вообще сомневается, что искусству можно научить. Разделяете ли вы эту позицию?

Дмитрий Грецкий: Что значит научить? И что мы подразумеваем под искусством? Давайте найдем синоним преподавателю: репетитор, тренер, учитель, наставник. У каждого из них есть специфика, степень свободы в каждом варианте разная. Тренер по плаванию показывает движения, но мышцы сами должны запомнить, как нырять или грести. В какой-то момент начинает работать мышечная память. Чему именно мы должны «учить» в искусстве: похоже рисовать яблоко или все же наша задача — погрузить в некую среду искусства, помочь реализовать потребность в высказывании через искусство? Научить рисовать яблоко всегда намного проще, но насколько это необходимо современному художнику?

Анастасия Хаустова: Это зависит от исторического периода? Раньше были мастерские, в которых мастера своим ученикам передавали свои знания и навыки: лессировки, грунтовки.

Дмитрий Грецкий: Если мы говорим об актуальном искусстве, есть единственный смысл сосуществования ментора и ученика — это диалог, совместное создание среды для реализации новых идей. Наша задача состоит в том, чтобы дать ученику представление о многообразии и широте искусства и создать условия для коммуникации и взаимодействия между всеми участниками процесса.

Евгения Кац: Важно не только создать среду, но и стимулировать в студентах развитие независимого и подвижного критического мышления. Элкинс писал также о том, что и ученикам, и преподавателям нужно воспринимать разнообразную информацию и точки зрения и не давать им незамедлительной эмоциональной оценки. В конце концов это приводит к постоянной рефлексии, благодаря которой только и возможен непрерывный процесс накопления знаний и опыта.

Дмитрий Грецкий: В современном мире меняется функция взаимодействия преподавателя и учащихся — она сильно отличается от классического авторитарного представления об обучении, когда один учит, а другой внимает или беспрекословно повторяет определенные действия, пока не сравняется с учителем в навыках. Сегодня обе стороны вовлечены в процесс в равной мере, и любой из участников может инициировать действие. Более того, инициатором процесса часто является именно ученик. Большую роль играют групповые проекты. Студенты взаимодействуют и коммуницируют друг с другом и с ментором на основе партиципаторной практики, как маленький социум на основе равноправного участия. Искусство преподавания само по себе является партиципаторной практикой. У этого процесса нет законченности, результат условен, а его критерии часто субъективны.

Евгения Кац: Задача ментора, на наш взгляд, состоит в том, чтобы создать как можно более объемную многомерную модель для развития и погружения учащихся, при этом воспитывать в учениках критическое к ней отношение. Предоставить возможность высказать разные точки зрения.

Анастасия Хаустова: Как можно себе представить такой процесс обучения? Это четкая программа или, скорее, система с индивидуальным подходом? И как, в таком случае, происходит оценка результатов?

Дмитрий Грецкий: В первую очередь надо понять, возможна ли вообще четкая и идеальная система оценок. Скажем, если у нас есть задача и верный ответ в конце учебника, тогда оценка будет зависеть от количества верно решенных задач. Но в искусстве никаких ответов нет — только вопросы. И очень важно научить их задавать в первую очередь себе.

Евгения Кац: Мы можем предложить широкую тему, над которой будет работать группа студентов и, таким образом, получить множество разных вариантов решения одной задачи. Тот факт, что каждый нашел свой ход и воспринял многообразие решений, уже является хорошим результатом.

Дмитрий Грецкий: То есть основная задача преподавателя — не натаскать или закачать определенный стандартный набор навыков и знаний, а научить добывать знания, помочь понять, как учиться в целом, «научить учиться». Студента ждет серьезная самостоятельная работа, требующая навыков коммуникативного общения. По сути здесь нет предмета обучения как такового, но есть среда, в которой ты находишься. Это сложно, но только это воспитывает индивидуальность и соответствие самому себе. Это как создать свою собственную программу обучения — круто, но сложно и не каждому доступно. Это самое тяжелое, но и самое ценное.

Евгения Кац: Что касается оценок, то здесь, конечно, существует момент субъективности, но также есть определенные критерии оценки, которые базируются на простых принципах: насколько интересно, ярко и полно выражена идея, выразительные ли подобраны медиа именно для этого проекта, какая у него теоретическая поддержка и концептуальная база. Ну и конечно, как прошла сама презентация: удалось ли проектом увлечь.

Анастасия Хаустова: Судя по описанию, такой системе соответствуют относительно недавно открывшиеся в России институты современного искусства — «База», ИПСИ.

Дмитрий Грецкий: Да, но мы можем продолжать идти по пути «освобождения образования». Очень часто системное обучение устроено как университетское: студенту предлагается жесткая программа обучения, которую он проходит с сентября по май ежегодно в составе одной группы сокурсников. В NEWARTDOM мы, например, идем по другому пути и берем лучшие возможности интернета и онлайна: свободный выбор и индивидуальное планирование. Основанная на этом система — уникальный пример свободного обучения, которое, с одной стороны, дает все необходимые знания и навыки, а с другой — позволяет студенту самостоятельно планировать время и рассчитывать активность и отдых. Это напоминает западную либеральную модель образования, основанную на кредитах или курсах. В рамках этой системы студент выбирает только те курсы, которые ему действительно необходимы, и присоединяется к занятиям тогда, когда ему удобно, идет в своем темпе. Преподаватель в таком случае работает потоковым образом — обучает студентов различных направлений и специализаций в рамках одного курса, но это не превращается в конвейер, а скорее напоминает конструктор: студент складывает ее из тех кирпичиков, которые он считает нужными и важными именно для себя.

Анастасия Хаустова: Но система, которую вы описываете или те учреждения, о которых мы говорим, не имеют никаких возможностей для присвоения степеней, аккредитации. Насколько вообще художнику нужен университетский диплом?

Дмитрий Грецкий: Например, анимация — это индустрия, если ты не закончишь университет и не будешь иметь степень, то без диплома будет сложно реализоваться. Что касается интердисциплинарных практик современного искусства, то все не так однозначно. Безусловно, если речь идет об образовании, которое мы описали, то оно помогает студенту развиваться: вряд ли художник сможет обойтись без общения со сверстниками и наставниками — процесс и среда важнее любого диплома. К сожалению, есть и такие прецеденты, когда образование травмирует, тормозит развитие на многие годы. Многие классические учебные заведения пытаются воспитать клонов, которые прекрасно технически подготовлены, но совсем не приспособлены к реалиям за пределами alma mater. Мир не стоит на месте, а многие застряли в прошлом и находятся в параллельной реальности. То, что сейчас в России в противовес этому появляются альтернативные институты, — замечательно. Именно современное интердисциплинарное образование помогает соотносить идею и проект с актуальными реалиями.

Евгения Кац: В передовом учебном заведении с интердисциплинарными программами (не только в области искусства) гораздо больше ресурсов для развития: здесь собираются интересные ищущие люди, для студентов открыт доступ к уникальным библиотекам и видеотекам. К тому же, диплом будет необходим, если выпускник решит преподавать.

Анастасия Хаустова: Тот же Элкинс указывает на проблему «интеллектуальной изоляции», которая была присуща еще средневековым мастерским. Он утверждает, что художникам чаще свойственно замыкаться в рамках практических штудий, отбрасывая при этом теорию, ведь на все не хватает времени. Элкинс также намекает, что кругозор современного студента-художника также зачастую остается узким. Что лучше, на ваш взгляд: сохранять дисциплинарную специфичность, например, заниматься исключительно живописью, или расширяться и добавлять к занятиям чтение философской литературы, изучение музыки, работу с различными медиумами?

Дмитрий Грецкий: Традиционные практики вне связи с сегодняшним днем дают человеку узкое представление о жизни и мире. Я бы связал это с моментом дефицита опыта. Поскольку опыт перерабатывается в визуальное высказывание, его дефицит порождает слабые работы. Это как почва, из которой что-то начинает расти и разрастаться вокруг тебя. Опыт может быть и негативным. Например, Йозеф Бойс был членом Гитлерюгенда, летчиком Люфтваффе, а в 1944 его самолет сбили где-то над Крымом. Так появилась легенда, согласно которой его выхаживали с помощью жира и войлока крымские татары, однако многие исследователи приходят сегодня к мнению, что это была всего лишь фантазия, которая помогла Бойсу справиться с травмой фашизма. Красивая легенда, благодаря которой мы знаем Бойса и его работы такими, какие они есть.

К сожалению, классическое художественное образование «подарило» многим художникам так называемую академическую травму, которую не все смогли переработать в опыт. В собственной художественной практике мы возвращаемся к этому опыту. Например, в проекте, где я использую рабицу — металлическую сетку — я обращаюсь к бесконечной штриховке, которой мы занимались в годы обучения. Сетка для меня — те же штрихи.

Меня выгоняли из Академии много раз, последний — на третьем курсе: когда все рисовали натурщицу, я рисовал кресло, на котором она сидела.

Евгения Кац: Профессор был настолько в шоке, что единственное, что он мог сказать, что надо сделать светлее тон. Но тебя восстановили за серию пейзажей. Пленэр, кстати, всегда был небольшой частью настоящей творческой самостоятельной жизни в достаточно мутной системе обучения.

Анастасия Хаустова: Почему вы стали преподавать?

Дмитрий Грецкий: Это своеобразная параллельная страсть и нам всегда хотелось внедрить свои педагогические взгляды даже в самые закостенелые системы.

Евгения Кац: Мы преподаем с 15 лет. Еще в годы учебы, мы проводили занятия с детьми в художественных школах. Затем около двух лет мы преподавали в училище им. Рериха, где стали трактовать учебные задания по-новому, пытаясь менять подход таким образом, чтобы дать студентам возможность задумываться и больше экспериментировать даже в рамках такой консервативной школы. Вместо обычных натюрмортов мы ставили своеобразные игровые декорации, в которых каждый студент находился как бы внутри заданной ситуации и мог выбирать свой персональный ракурс и фрагмент, наиболее точно отображающий его замысел. Идеи работы с атмосферными постановками получили развитие в нашей школе в Торонто и, таким образом, мы постепенно пришли к тому, что делаем сейчас.

Анастасия Хаустова: Еще со времен исторического авангарда художники огромное внимание уделяли образованию, многие сами становились преподавателями. Они были убеждены в мысли, что искусство способно менять мир, или, по крайней мере, оно является мощнейшим инструментом пропаганды и просвещения: в частности, эта идея пришла из марксистского дискурса. Далее эта идея трансформировалась в реляционных практиках. Клер Бишоп, например, наделяет партиципаторное искусство политической функцией эмансипации, расширения кругозора и зрителя, и художника путем их коммуникации, участия в общественной жизни района или города, педагогической функцией. Например, Томас Хиршхорн устроил в городе небольшую библиотеку («Памятник Батаю», 2002). Что вы думаете о таком подходе? Насколько вообще это дело художника — просвещать и обогащать?

Евгения Кац: Безусловно, искусство меняет мир, но в первую очередь, мир меняется для самого художника. Есть как положительные примеры такого воздействия, так и отрицательные. Сила искусства, которая направлена вовне и внутрь, огромна, но какой она несет заряд — в ответственности каждого.

Дмитрий Грецкий: Просвещать и обогащать — звучит очень позитивно. В советское время было много социальных экспериментов — практик, которые сегодня могут быть пересмотрены и адаптированы как искусство. Например, сбор вторичного сырья бумажной макулатуры — это коллективная акция обмена, переработка чего-то ненужного в полезное (старые газеты — талон — книга) и борьба за сохранение экологии. Но существуют и более радикальные современные художественные практики, которые переступают черту закона: Нью-Йоркская полиция постоянно борется с граффитистами — уличное искусство приравнивается к вандализму.

Анастасия Хаустова: Граффитисты или акционисты зачастую используют искусство для достижения определенных политических целей. Как вы относитесь к таким радикальным практикам?

Дмитрий Грецкий: Художник в обществе в некотором смысле всегда вне закона, потому что искусство ставит под вопрос свои собственные границы, в том числе те, что навязаны обществом. Эти границы постоянно пульсируют: расширяются или, наоборот, сужаются. Их широта в разных странах различается. Например, в России творчество Юлии Цветковой сходит за пропаганду гомосексуализма, а здесь при заполнении анкет в школе ученику дают сделать выбор между несколькими гендерами или указать, что он еще не определился.

Что касается граффити, то такой вид искусства всегда был инструментом для коммуникации между различными социальными группами. К тому же я могу сравнить рисунки в пещере Ласко с этакими доисторическими граффити, а могу представить разрисованные и расписанные стены в городе будущего в 3000 году.

В некоторых школах в Америке существуют специальные коридоры, которые даются на растерзание любому: там можно поставить тэг, что-то нарисовать, закрасить чужой рисунок. В то же время, здесь каждый день в 9 утра в школе играет гимн, во время которого никто не должен говорить или двигаться. То есть мы всегда имеем дело с границами, которые нам навязывают. Но искусство свободно, и никто и ничто не может его ограничивать.

Анастасия Хаустова: А как вы в таком случае относитесь к цензуре, в том числе и в учебном художественном заведении?

Дмитрий Грецкий: Цензура, к сожалению, может быть везде, но у меня другой взгляд на вещи, поэтому я никогда никого не стал бы цензурировать. Искусство начинается там, где заканчиваются границы. Одно дело — область права, которая запрещает посягательство на частное имущество или жизнь. Но искусство существует в области символического, оперирует высказываниями, которые могут быть любыми, главное, чтобы они были осмысленными. Устанавливать границы в современном мире — дело, заведомо обреченное на провал. Благодаря интернету мы уже и учиться, и работать можем, не выходя из дома. Молодым людям, которым доступен опыт этой свободы, никогда не будут терпеть цензуру. Я думаю, нас ждет мир, в котором запрет, скажем, на альтернативную точку зрения или табуирование тела будут невозможны.

---

Онлайн-школа NEWARTDOM приглашает всех желающих на открытый вебинар «Как поступить в топовый творческий вуз и стать художником». Подробности на сайте.