Саша Окунь, известный советский и израильский художник, педагог и писатель, вышел из среды и эпохи ленинградского художественного нонконформизма. Вышел — и пришел в Израиль, где уже много лет пишет картины в иерусалимской мастерской, активно их выставляет, а еще — до неприличия вкусно готовит друзьям на своей кухне, блестяще читает лекции в Академии художеств «Бецалель», преподает рисунок студентам, которые его обожают за талант художника и учителя, отсутствие всяких шаблонов и потрясающую ироничность.

Новая книга Окуня, выпущенная издательством «СЛОВО / SLOVO» — анатомия всего того, за что его любят или ненавидят, восхищаются или порицают. Рассказы об искусстве он смешивает с воспоминаниями о местах, людях, событиях, щедро приправив их юмором. Получился любопытнейший коктейль из жизни в искусстве и искусства в жизни, который доставит удовольствие всем, разделяющим страсти автора. В «Книжном воскресеньи» — глава, в которой Окунь рассуждает «О еде, чудесах и разнице между Уорхолом и греческой скульптурой».

С тех пор, как лет в пятнадцать я прочитал «Греческую цивилизацию» Андре Боннара, мои знания об оной скорее приуменьшились, нежели увеличились. А из всех трех томов этого замечательного труда в памяти сохранилась одна фраза: «Грек ест много чесноку». Впоследствии посещения Греции убедили меня в справедливости утверждения почтенного автора: ест, и еще как много ест! Трудно найти блюдо греческой кухни, в котором этот овощ не играл бы почетную роль.

Центр Афин представляет собой скопище безобразных бетонных коробок, увенчанных Акрополем с туристской Плакой у подножья. И все же есть в этом городе нечто, отличающее его от безликих близнецов, рассыпанных по берегам Средиземного моря. Как определить это нечто — не знаю. Возможно, это люди, в нем живущие. Именно они дают чужестранцу возможность ощутить значимость своего пребывания в Афинах не только на развалинах и в музеях, не только в приобщении к мифу места, но и в рыночных забегаловках, где вам принесут дзадзики — йогурт, сдобренный огурцами и чесноком, тарамасалату — смесь из подкопченой тресковой икры, лимонного сока, оливкового масла и чеснока, долму. И конечно же, важнейшую часть знакомства с Афинами составляет музыка.

Центр Афин представляет собой скопище безобразных бетонных коробок, увенчанных Акрополем с туристской Плакой у подножья. И все же есть в этом городе нечто, отличающее его от безликих близнецов, рассыпанных по берегам Средиземного моря.

Клубы, где исполняют рембетику — своего рода городской фольклор, завезенный в Грецию в начале 1920-х годов беженцами из Турции, — забиты молодыми людьми. На столах все те же долма, дзадзики, оливки, бутылка анисовой водки узо или металлический сосуд с рециной — сдобренным смолой белым вином. На маленькой сцене — сидящие в ряд музыканты, а в центре солист. Чем-то это напоминает таблао фламенко.

Свое первое великое фламенко я увидел чуть ли не сорок лет назад в Мадриде. На сцене сидели несколько красивых молодых девушек и женщина лет пятидесяти. Звенели гитары, надсадно хрипел певец. Одна за другой на центр сцены выступали девушки в ярких юбках с гребнями и цветами в волосах. Щелкали кастаньеты, извивались руки, трепетали бедра, дробно рассыпался стук каблуков. А в углу сидела пожилая сеньора и, ритмично отбивая такт, хлопала в ладоши. Но вот все красотки отплясали, и эта женщина встала и вышла вперед. В полной тишине кисть ее левой руки медленно поплыла вверх и завершила движение жестом, который на арго фламенко называется «цветок». И, глядя на это движение, я понял: всем этим юным виртуозным красавицам надо еще долго жить и много чего перечувствовать, прежде чем они смогут исполнить это движение так, как эта немолодая женщина.

Это была великая Бланка дель Рей. В чем же её секрет и что отличает её от других? Почему в ослепительном балетном созвездии середины XX века были все (и эти «все» — сплошь великие балерины) и была Уланова? И почему то, что жило в Улановой и Бланке дель Рей, не поддается объяснению?

За время, прошедшее с моего первого посещения Афин в начале 1990-х, в городе появилось несколько очень хороших, но почти неотличимых друг от друга музеев. На их фоне Археологический музей, оставшийся таким, каким был тридцать лет назад, приятен, как старый любимый халат.

Так вот, в этом устаревшем по сравнению с новыми музеям месте, глядя на древние скульптуры, я поймал себя на мысли, что искусство Энди Уорхола (его имя следует здесь воспринимать как нарицательное) нуждается в объяснениях, а греческое искусство — нет. Уорхола объяснить можно, а греков — нельзя. Именно в этом, пожалуй, кроется мое неприятие того, что творится сегодня, неприятие актуальности и стремления соответствовать духу времени как условия признания и высшей ценности. Мне ближе позиция Ортеги-и-Гассета: мыслитель становится мыслителем в той мере, в которой он противостоит своему времени.

Мне не нравится то, что я вижу, по одной причине: все это можно объяснить. Ультимативный критерий настоящего искусства — секрет, тайна, чудо. Когда я смотрю на холст Модильяни, я очень хорошо понимаю, как он сделан. Какая краска куда и как положена. Убейте меня, я не понимаю, как это сделано!

Одним из самых знаменитых мастеров сегодняшнего искусства является Марина Абрамович. Ее знаменитый перформанс «Ритм 0» сводится к тому, что публика, чувствуя свою безнаказанность, издевается над обнаженной художницей. Но месседж, что люди — скоты, способные на самые гнусные поступки, с расстояния всей истории человечества — не более чем избитая истина. Мне с важным видом сообщают, что дважды два — четыре, или же с не менее важным, что дважды два — не четыре. Увы, и то и другое не более чем общее место, и чуда в нем не было, нет и не предвидится.

Искусство — это в первую очередь чувственное переживание, такое же, как танец, любовь, еда. Осознание, анализ приходят потом. Да, чудо надо хорошо обставить, хорошо подать. И профессионалы — церковники, фокусники, художники — знают это лучше других. Но пустой тарелкой, даже самой красивой, не насытишься. Голый король, как бы ни расхваливали его платье, все-таки гол…

Великих мастеров, тех, кто обладает чудом, в первую очередь отличает то, что можно назвать широтой жеста, ощущением формы как единого большого целого. Все детали, как бы важны они ни были, все украшения, сколь бы прекрасны они ни были, находятся на одном большом движении, как детеныши на спине пипы суринамской. Если вас не устраивает эта зоологическая метафора, можно привести в пример шашлык. Сколь бы хорошо ни было мясо, и как бы ни был вкусен маринад, без шампура шашлыка не будет.

Складки и узоры одеяний, ножны в «Ночной атаке на дворец Хорикава» Хокусая — изумительные детали большого движения вверх. Непрерывность развития, совершенный баланс целого и частного равно свойственны Гауди и Баху, Набокову и Дега.

Триптих Иеронима Босха «Сад земных наслаждений» населяют сотни разнообразных персонажей и объектов. Но все они формально существуют как детали больших волнообразных горизонтальных движений и противостоящих им вертикалей. Неуместное выпячивание деталей приводит к утрате архитектоники, преувеличенной аффектации и развалу целостности.

Гордиться местом рождения или национальностью — всё равно, что гордиться тем, что родился в четверг.

Но отвлечемся от высоких материй и, поскольку шедевр Босха находится в Прадо, вернемся в Мадрид. Глубокие эстетические переживания вызывают чувство голода, да и немудрено: организм потратил на них массу калорий и теперь должен возобновить запас. Приготовление еды похоже на приготовление картины. Решение проблем общего и частного, сочетание вкусов и красок, гармония и контрасты свойственны и живописи, и кулинарии. Не случайно многие выдающиеся мастера часто хорошо готовили сами.

Нам известны кулинарные книги Пикассо и Дали, сборники рецептов Моне и Ренуара. В средневековом Каркассоне я впервые удостоился отведать кассуле.
— Мадам, — обратился я к хозяйке ресторана, — умоляю, откройте мне рецепт!
— С удовольствием, мсье, — ответствовала хозяйка. — Берете то-то и то-то, делаете то-то и то-то, потом, ах, это секрет! Затем добавляете то-то, перемешиваете, ах, это секрет…

Впрочем, даже если бы она рассказала мне все, у меня ничего бы не вышло. Почему? Секрет…

И конечно же, никогда я не забуду пасту в одном из заведений сицилийского городка Ното. Город этот в XVII веке был разрушен землетрясением и затем в короткий срок выстроен заново. Так возник не имеющий аналогов в мире фантастический образчик архитектуры барокко. Преподаватель местной гимназии, у которого мы остановились, присоветовал нам одно непритязательное место с бумажными скатертями на столах и вином в пластиковых канистрах.

Но боже, какая там была паста, перенасыщенная ароматами, избыточная яркими вкусовыми оттенками баклажанов, помидоров, оливок, каперсов, чеснока. Она была воплощением барокко в кулинарии, и нет сомнения, что Бернини поклонился бы своему кулинарному коллеге, создавшему этот шедевр.

Однажды вечером хозяин позвал нас на кофе, и за разговором выяснилось, что этот уроженец богом забытого городка провинциальной Сицилии пару лет назад ездил в Россию поклониться могиле Пастернака. Признаться, меня всегда удивлял снобизм уроженцев столичных городов, свысока взирающих на людей, живущих или родившихся в провинции.

Как по мне, гордиться местом рождения или национальностью — всё равно, что гордиться тем, что родился в четверг. Не от тебя это зависело. И вообще, согласно французской поговорке, гении умирают в Париже, но рождаются в провинции. Но вернемся к кулинарии. Вспоминая свои кулинарные впечатления, должен сказать, что наряду с Шартрским собором, я храню в сердце (да, в сердце, а не в желудке!) воспоминание о пюре с зернышками бобов какао в ресторане «La Cloitre Gourman». Кстати, о зернах какао.

Выйдя в тот памятный вечер из таблао фламенко, я наткнулся на первый в своей жизни бразильский ресторан. Открыв меню, я обнаружил там стейк в шоколаде. Трясясь от ужаса, заказал его. Моя отвага была вознаграждена: горьковатый соус изумительно оттенял вкус кровавого бифштекса. Это кулинарное чудо вполне соответствовало чуду, сотворенному Бланкой дель Рей…

Прошло несколько лет. Однажды мне позвонили знакомые и сказали, что их друг Игорь Голомшток находится в Иерусалиме и хотел бы со мной встретиться. Понимая, какого незаурядного человека мне предстоит принимать, я с особым вниманием отнесся к составлению меню. Голомшток оказался милейшим господином. Закуски пользовались успехом, беседа текла легко и приятно, и казалось, вечер удался, пока я не подал основное блюдо — бараньи отбивные в шоколадном соусе.

Мясо приготовилось изумительно, и все было бы хорошо, кабы не воспоминания о бразильском ресторане. «Умоляю тебя, не делай этого!» — причитала жена. Но да разве я ее послушал… Потом я сообразил, что в бразильском ресторане соус был сделан из бобов какао, но тогда меня попутало название «стейк в шоколаде». Я решительно влил растопленные плитки шоколада в кастрюлю с отбивными. Никто к этому кулинарному кошмару не прикоснулся. Ели только два человека: Голомшток, поскольку хорошо воспитан, и я, поскольку деваться было некуда. Через много лет Голомшток снова приехал в Иерусалим. Мы встретились, но от приглашения на ужин он отказался под каким-то совершенно неблаговидным предлогом.

---

Кстати… Об искусстве и не только / Саша Окунь; предисл. Галины Ельшевской. — М.: Слово/Slovo, 2020. — 352 с.: ил.

Купить книгу можно здесь.

---

Также читайте на нашем сайте:

Каталог выставки «Тату»
Антуан Компаньон. «Лето с Монтенем»
Витторио Згарби. «Леонардо. Гений несовершенства»
Павел Алешин. «Династия д’Эсте. Политика великолепия. Ренессанс в Ферраре»
Николай Кононихин. «Офорты Веры Матюх»
Пол Kинан. «Санкт-Петербург и русский двор, 1703–1761»
Конец моды. Одежда и костюм в эпоху глобализации
Николай Кононихин. «Вера. Жизнь и творчество Веры Матюх»
«Метаморфозы театральности: Разомкнутые формы»
Коломна в литературе: пять книг для вдохновения
Дидье Оттанже. «Эдвард Хоппер: мечтатель без иллюзий»
Мюшембле Робер. «Цивилизация запахов. XVI — начало XIX века»
Антология «От картины к фотографии. Визуальная культура XIX-XX веков»
Эмма Льюис. «…Измы. Как понимать фотографию»
Эмма Смит. «И все это Шекспир»
М. К. Рагхавендра. «Кино Индии вчера и сегодня»
Флориан Иллиес. «1913. Лето целого века»
Дневники Вильгельма Шенрока
Филипп Даверио. «Единство непохожих. Искусство, объединившее Европу»
Роберто Калассо: «Сон Бодлера»
Михаил Пыляев: «Старый Петербург»
Майк Робертс. «Как художники придумали поп-музыку, а поп-музыка стала искусством»
«Искусство с 1900 года: модернизм, антимодернизм, постмодернизм»
Петергоф: послевоенное возрождение
Софья Багдасарова. «ВОРЫ, ВАНДАЛЫ И ИДИОТЫ: Криминальная история русского искусства»
Альфредо Аккатино. «Таланты без поклонников. Аутсайдеры в искусстве»
Елена Осокина. «Небесная голубизна ангельских одежд»
Настасья Хрущева «Метамодерн в музыке и вокруг нее»
Мэри Габриэль: «Женщины Девятой улицы»
Несбывшийся Петербург. Архитектурные проекты начала ХХ века
Наталия Семёнова: «Илья Остроухов. Гениальный дилетант»
Мэтт Браун «Всё, что вы знаете об искусстве — неправда»
Ролан Барт «Сай Твомбли»: фрагмент эссе «Мудрость искусства»
Майкл Баксандалл. «Живопись и опыт в Италии ХV века»
Мерс Каннингем: «Гладкий, потому что неровный…»
Мерс Каннингем: «Любое движение может стать танцем»
Шенг Схейен. «Авангардисты. Русская революция в искусстве 1917–1935».
Антье Шрупп «Краткая история феминизма в евро-американском контексте»
Марина Скульская «Адам и Ева. От фигового листа до скафандра»
Кирилл Кобрин «Лондон: Арттерритория»
Саймон Армстронг «Стрит-Арт»